Снег

— Я отец Кадифе Йылдыз, занятой в главной роли, — выпалил Тургут-бей жалобным голосом. — Мне нужно как можно скорее с ней увидеться.

Тургут-бей вел себя, как отец, в последний момент желающий освободить свою дочь, которая должна играть главную роль в школьном спектакле, а капитан волновался, как младший преподаватель, признающий, что отец прав. Подождав немного в комнате, где на стенах висели портреты Ататюрка и Суная, Ипек увидела, что в комнату вошла одна Кадифе, и сразу же поняла, что ее сестра выйдет этим вечером на сцену, что бы они ни делали.

Она спросила о Ка. Кадифе сказала, что, поговорив с ней, он вернулся в отель. Ипек заметила, что по дороге они его не встретили, но об этом они долго говорить не стали. Тургут-бей, с мокрыми от слез глазами, стал упрашивать Кадифе, чтобы она не поднималась на сцену.

— После того как о спектакле так часто объявляли, не выйти на сцену будет гораздо опаснее, чем выйти на нее, папочка, — сказала Кадифе.

— Кадифе, ты знаешь, как ты разозлишь лицеистов имамов-хатибов, открыв голову, знаешь, как все разгневаются?

— Откровенно говоря, папочка, то, что вы спустя столько лет говорите мне "не открывай голову", выглядит как шутка.

— Это не шутка, милая моя Кадифе, — сказал Тургут-бей. — Скажи им, что ты заболела.

— Но я же не больна…

Тургут-бей заплакал. Ипек в глубине души понимала, что его слезы, которые он проливал так часто, когда в чем-либо находил нечто сентиментальное и думал об этом, были сомнительны. В том, как Тургут-бей переживал боль, было что-то и поверхностное, и искреннее одновременно, Ипек почувствовала, что он смог бы проливать слезы, даже если бы причина была совершенно противоположной. Это свойство, которое делало их отца милым и приятным человеком, на фоне того главного, о чем хотели поговорить сестры, сейчас выглядело настолько ничтожным, что можно было застыдиться.

— Когда Ка вышел? — спросила Ипек почти шепотом.

— Он должен уже давно вернуться в отель! — сказала Кадифе с той же настороженностью.

Они обе со страхом посмотрели друг другу в глаза.

Четыре года спустя в кондитерской "Новая жизнь" Ипек сказала мне, что в тот момент они обе думали не о Ка, а о Ладживерте, и, увидев это в глазах друг друга, испугались, а на своего отца почти не обращали никакого внимания. Я истолковывал эти признания Ипек как проявление доверия ко мне и чувствовал, что конец моего рассказа неизбежно увижу с ее точки зрения.

В разговоре сестер наступила пауза.

— И он сказал, что Ладживерт не хочет, не так ли? — спросила Ипек.

Кадифе пристально посмотрела на старшую сестру, говоря взглядом: "Отец все слышал". Они обе бросили взгляд на отца и поняли, что Тургут-бей среди своих слез внимательно следит за перешептываниями девушек и слышал слово "Ладживерт".

— Папочка, нам бы поговорить тут пару минут как сестрам.

— Вы всегда умнее меня, — сказал Тургут-бей. Он вышел из комнаты, но дверь за собой не закрыл.

— Tы хорошо подумала, Кадифе? — спросила Ипек.

— Хорошо, — ответила Кадифе.

— Я знаю, ты, конечно, хорошо подумала, — сказала Ипек. — Но ты можешь больше не увидеть его.

— Я так не думаю, — сказала Кадифе осторожно. — Я очень сержусь на него.

Ипек с болью вспомнила, что между Кадифе и Ладживертом существует продолжительная интимная история, полная ссор, примирений, злобы, взлетов и падений. Сколько лет прошло? Этого никто не сможет понять, и ей уже совершенно не хотелось спрашивать себя, сколько времени длится этот период, когда Ладижверт имеет двух возлюбленных, ее и Кадифе. В какой-то момент она с любовью подумала о Ка, потому что он в Германии заставит ее забыть о Ладживерте.

Кадифе почувствовала, о чем думает ее старшая сестра, в момент острой проницательности, которая возникает иногда между сестрами.

— Ка очень ревнует к Ладживерту, — сказала она. — Он сильно влюблен в тебя.

— Я не верила, что он сможет полюбить меня за такое короткое время, — сказала Ипек. — Но сейчас верю.

— Поезжай с ним в Германию.

— Как только вернусь домой, соберу чемодан, — сказала Ипек. — Ты и в самом деле веришь, что мы сможем быть счастливы с Ка в Германии?

— Верю, — сказала Кадифе. — Но больше не говори Ка о том, что было в прошлом. Сейчас он знает слишком много, а еще больше чувствует.

Ипек возненавидела этот победоносный тон Кадифе, словно она лучше, чем ее старшая сестра, знала жизнь.

— Ты говоришь так, будто сама не вернешься домой после пьесы, — сказала она.

— Конечно же, я вернусь, — ответила Кадифе. — Но я думала, что ты уезжаешь прямо сейчас.

— У тебя есть какое-нибудь предположение о том, куда мог уйти Ка?

Ипек, пока они обе смотрели друг другу в глаза, почувствовала, что они обе боятся того, что промелькнуло у них в уме.

— Мне уже надо идти, — сказала Кадифе. — Мне нужно гримироваться.

— Я радуюсь не столько тому, что ты откроешь голову, сколько тому, что ты избавишься от этого лилового плаща, — сказала Ипек.