Снег

– Красная лампочка на вывеске фотомастерской «Айдын» уже семь лет сломана, – прошептал Фазыл. – Красный свет то и дело загорается и гаснет, и каждый раз эта дикая маслина, если посмотреть с кровати Неджипа, выглядит так, будто загорелась. Неджип иногда, предаваясь фантазиям, наблюдал эту картину до самого утра. То, что он видел, он назвал «этот мир» и утром, после бессонной ночи, иногда говорил мне: «Я всю ночь смотрел на этот мир!» Значит, он рассказал об этом твоему другу, поэту Ка-бею, а тот написал в своем стихотворении. Я привел тебя сюда, потому что понял это, когда смотрел кассету. Но то, что твой друг назвал стихотворение «Место, где нет Аллаха», – это неуважение к Неджипу.

– Покойный Неджип рассказал об этом виде Ка, назвав его «Место, где нет Аллаха», – сказал я. – В этом я уверен.

– Я не верю, что Неджип умер атеистом, – сказал Фазыл осторожно. – У него были лишь сомнения.

– Ты больше не слышишь в себе голос Неджипа? – спросил я. – Разве все это в тебе не пробуждает страх, что ты постепенно становишься атеистом, как человек в рассказе?

Фазылу не понравилось, что я знаю о его сомнениях, о которых он рассказывал Ка четыре года назад.

– Теперь я женат, у меня есть ребенок, – сказал он. – Я не интересуюсь этими темами так, как раньше. – Он сразу же расстроился, что повел себя по отношению ко мне так, словно я был человеком, приехавшим с Запада и пытавшимся обратить его к атеизму. – Мы потом поговорим, – сказал он мягко. – Мой тесть ждет нас на ужин, давайте не будем опаздывать.

Все-таки, перед тем как спуститься, он показал стол в одном из углов просторной комнаты, которая некогда была кабинетом русского консула, осколки бутылки из-под ракы и стулья.

– После того как дороги открылись, З. Демиркол и его группа оставались здесь еще несколько дней и продолжали убивать курдских националистов и исламистов.

Меня испугала эта деталь, напоминавшая мне о том, что до того момента мне удалось не вспоминать. Мне не хотелось думать о последних часах Ка в Карсе.

Черный пес, ожидавший нас у калитки в сад, пошел за нами следом, когда мы возвращались в отель.

– Ты погрустнел, – сказал Фазыл. – Почему?

– Ты не зайдешь в мою комнату до ужина? Я отдам тебе кое-что.

Когда я брал ключ у Джавита, то ощутил через открытую дверь квартиры Тургут-бея восхитительную атмосферу внутри, увидел накрытый стол, услышал разговоры гостей и почувствовал, что Ипек находится там. У меня в чемодане были сделанные Ка в Карсе ксерокопии любовных писем Неджипа, которые он написал Кадифе четыре года назад, я отдал их Фазылу. Много позже я подумал, что сделал это потому, что хотел, чтобы его, как и меня, стал беспокоить призрак умершего друга.

Пока Фазыл сидел на краю моей кровати и читал письма, я достал из чемодана одну из тетрадей Ка и еще раз взглянул на снежинку, которую впервые заметил во Франкфурте. Так я собственными глазами увидел то, о чем подспудно знал уже давно. Ка поместил стихотворение «Место, где нет Аллаха» как раз на верхнюю часть оси памяти. Это означало, что он ходил в опустевшее общежитие, в котором разместился З. Демиркол, что смотрел из окна Неджипа и, перед тем как уехать из Карса, открыл настоящий источник «видения» Неджипа. Стихотворения, которые он поместил на ось памяти, рассказывали только о собственных воспоминаниях Ка, которые он пережил в Карсе или в детстве. Таким образом, я убедился в том, о чем знал весь Карс: когда мой друг не смог убедить Кадифе в Национальном театре, а Ипек все еще была заперта в номере отеля, он пошел в общежитие, где его ждал З. Демиркол, чтобы рассказать, где скрывается Ладживерт.

На моем лице тогда, должно быть, было выражение замешательства, как и на лице Фазыла. Снизу доносился неясный шум разговоров, а с улицы – вздохи печального города Карса. И я, и Фазыл исчезли, беззвучно затерявшись среди наших воспоминаний, чувствуя существование наших неоспоримых основ, более страстных, более сложных и более истинных, чем мы сами.

Я посмотрел в окно на улицу, на падающий снег и сказал Фазылу, что нам уже пора идти на ужин. Сначала ушел Фазыл, растерянно, словно совершил проступок. Я лег на кровать и с болью представил, о чем думал Ка, когда четыре года назад шел от дверей Национального театра к общежитию, как отводил глаза, разговаривая с З. Демирколом, как издалека показывал дом, в котором прятались Ладживерт и Ханде, сказав «вот там», и сел в одну машину с нападавшими, чтобы показать дом, адрес которого не знал. С болью? Я попытался подумать об этом, рассердившись на себя, что я, «секретарь-писатель», получаю тайное, очень тайное удовольствие от падения моего друга-поэта.