Снег Энцелада

— Как в двадцать четвертом коммуну стали устраивать, дедка их дом продал, в телегу погрузился — и поехали в Сибирь. Он, баба и детей семь штук, не хотели в коммуне работать. Охлопков-то шил, в Пруткове много шитиков, думал, что в Сибири коммун нет, а шить всем надо. До Катуни дошли, стали там жить в Казачинском, сняли дом небольшой. А в двадцать девятом вдруг в Чагинск вернулись. То есть сам Охлопков не вернулся, а баба его вернулась и детей трое. Страшные все, худые, вшастые. Охлопков вроде от дизентерии умер, а где похоронили, неизвестно, может, сожгли — тогда дезинтерии боялись. И что с остальными детьми случилось — неизвестно, никто не говорил. А бабка Зинки…

Снаткина захлебнулась воздухом и минуту пыталась продышаться, сопя.

— А бабка Зинки с ума скоро сошла.

— Тут все сходят с ума, — заметил я.

— А я тебе про это и раньше говорила, рак и помешательство. Рак в мозги прорастает, вот люди и дурят. А бабка Зинки и сама по себе полубелая была, а как вернулась с Катуни… Ее в дурдом сразу сдали, потому что она молола… Говорила, что детей продала…

Снаткина замолчала, словно вспоминая.

— Да, так и говорила — продала. В дурдоме снова родила, от кого неизвестно, от дурака, наверное. А сама через год удавилась. Здесь все так… Здесь полгорода передавились, а Надюха оформляет, будто уехали, а они не уехали, их на новом кладбище в два слоя хоронят.

— Что?

— Мертвец на мертвеце, — Снаткина показала скрещенными пальцами. — По ночам закапывают, а Зинка и рада, Зинка всех ненавидит. Ее мать здесь по улицам гоняли, а ее саму в реке топили. Тебе там посылка пришла.

— Что?

— Посылка пришла.

— Где? — не понял я.

— На почте. Я за пенсией ходила, сказали, что тебя посылка пять дней дожидается.

Я сел.

— Лежал бы, — сказала Снаткина. — Пока опухоль не сойдет, не шевелись. Сухожилия так порвать можно. А посылку месяц хранят, никуда не денется.

— Мне уже лучше.

Я оперся о спинку кровати и встал. Нога ничего не чувствовала. Сделал шаг. Уже больно.

— Велосипед возьми, — посоветовала Снаткина. — Я выставила.

— Спасибо.

— А то лежал бы. Лежи себе.

— Прогуляюсь…

— Аккуратнее гулять надо, — сказала Снаткина. — Аккуратнее.

— А что так?

— Так Зинка же, — Снаткина подмигнула. — У Зинки такой порядок, смотри теперь!

— Какой порядок? — не понимал я.

— Ну, так известно же… Сначала кобелька прикармливает, а потом уж… потом уж, чтоб неповадно было.

Античненько. Но понятно.

— Как она тебя в следующий раз позовет, ты ее сам отбуцкай, Зинка любит такое…

Снаткина хохотнула.

— Только лучше не кулаком, лучше ре́мнем, — посоветовала Снаткина. — Пряжечкой так, пряжечкой…

Снаткина причмокнула, видимо, сочувствуя моим волнующим перспективам. Пряжечкой. Затошнило опять, представил.

— Это ее один провизор приохотил, — сказала Снаткина. — Любил ремешком побалова́ться.

Вчерашние сцены заиграли новыми красками.

— А телевизор ее я включать не буду, — сказала Снаткина. — Она ведь его прислала, чтобы подслушивать! И подглядывать. Сейчас такие телевизоры, которые подглядывать умеют.

— Есть такие, — согласился я.

— Вот ей, коростовой!

Снаткина свернула протестующий кукиш в сторону мэрии.

— Лучше не так сделать, — посоветовал я. — Лучше включать два телевизора одновременно и друг напротив друга поставить. И тогда они станут подслушивать и подсматривать друг друга.

— Точно! — обрадовалась Снаткина. — Пусть сама себя, сука, подглядывает.

— Пусть…

— А где Роман? — спросил я.

— С утра ушел.

— В магазин… — кивнул я.

— В библиотеку, — сказала Снаткина. — Он за Глашкой волочится, по утрам за ней ухаживает, шоколадки дарит.

Опять он волочится за Глашей. Стоит мне проспать, как Рома уже действует, курень Большака, а я с помятой мордой и на одной ноге. Надо обязательно увидеть сегодня Аглаю…

Скажу ей.

— Смешные вы, — Снаткина посмотрела на меня с сочувствием. — Словно и не братья.

— Что?

— Ну, танцор-то по молоденьким, это понятно, а ты, значит, по теткам мастер. Кому что нравится, кому что нравится…

Снаткина неприятно удивила своим здравомыслием.

— Ничего, он парень правильный, не дурак, увезет ее.

— Кого?

— Так Глашку же!

— Он что, сказал вам это? — спросил я.

— Да чего говорить, я по роже его вижу! Прицепился к девке — увезет теперь. И правильно — отсюда бежать надо, а не по больницам шастать! В нашей больнице залечат…

Снаткина замолчала.

— Они с нового года девятерых залечили, — сказала она. — А может, и больше, в морге все время мертвяки. А Надька свою девку уже по больницам начала таскать. Я ей говорю — ты что, кто же так делает…

Снаткина прислушалась.

— Ладно, — сказала она. — Ладно, человек, не расстраивайся, проживешь как-нибудь.

И удалилась.

Я поднялся и поглядел в зеркало.

Паршиво. Лицо как у алкоголика, с такой рожей в библиотеке лучше не показываться, перепугаются…

Сходить на почту, посылка пять дней дожидается. Что за посылка… Посылка-посылка, кто мог послать… Кто знает, что я здесь? Пилот. Последнее доказательство. Только почему через почту? Придумать ничего я не мог, голова распухла, как нога.