Снег, газ и стальные трубы

Нужно заметить, что у Виталия с Богом и церковью сложились весьма своеобразные отношения. Нет, он был крещеным, православным и глубоко верующим человеком, убежденным, что все живое на Земле создано Богом. Но дальше этой убежденности дело как-то не пошло. Да и чего ждать от человека, который всю жизнь изучал не Закон Божий, а историю партии и научный коммунизм? Одних госэкзаменов по этим предметам он сдал несчетное количество, а сверху прихлопнул кандидатским минимумом. Как тут не поверишь в ум, честь и совесть нашей эпохи? Виталий когда-то пытался заполнить пробелы в своем религиозном образовании и начал читать Новый и Ветхий Заветы, но его душа пришла от этого только в смятение, а мозг сделал попытку закипеть. Он привык читать научные книги и следовать их строгой, железной логике, когда одно вытекает из другого, и с этой же меркой подошел к Заветам. Чуть ли не сразу он нашел в них столько логических несуразиц, нестыковок и откровенных глупостей (с научной точки зрения), что остановился и стал думать: что же делать дальше? Чем больше думал, тем больше запутывался. В конце концов пришел к выводу: может, оно, конечно, все так и было, как написано в Писании, но связь человека с Богом давно утеряна, иначе Господь давно бы отредактировал свои основные книги, в которые куча разных переписчиков насажали огромное количество ошибок.

Этот вывод просто потряс Виталия. Следующий его вывод логически вытекал из первого: раз уж у человека нет связи с Богом, то и у церкви ее тоже нет. А раз так, церковь – это огромная структура, которая живет и процветает неизвестно для каких целей. И что из этого следует?.. Да ничего…

Если чего-то до конца не понимаешь, то вовсе не стоит объявлять это что-то в корне неправильным. Поэтому у Виталия к церкви отношение было примерно такое: верю не верю, но побаиваюсь.

Правда, в Бога Виталий все же верил, а вот весь церковный антураж переносил с большим трудом. В церковь он еще мог зайти, чтобы посмотреть на иконы, полюбоваться интерьером, но не более того. Чтобы встать на колени – об этом не могло быть и речи, невозможно было даже заставить себя перекреститься. Виталий приходил в ужас лишь от одной только мысли, что нужно целовать какой-нибудь образ или раку с мощами. Это же сплошная антисанитария и прямой путь к инфекционному заболеванию! А церковная терминология просто не укладывалась у него в голове. Ему достаточно было того, что церковь постоянно твердит о спасении души. В одном этом слове «спастись» у Виталия укладывалось сразу несколько значений, и одно из основных – спрятаться, сбежать с поля боя и так далее, а это было вовсе не в характере Виталия.

Храм, который чаще всего посещал Виталий, – Александро-Невская лавра. Он заходил туда, чтобы посмотреть на могилы известных людей, полюбоваться иконостасом, иногда послушать церковный хор. Но службы не посещал. Прихожане, да и батюшки каким-то образом чувствовали в нем чужака. (Да и немудрено. Если человек не крестится и не становится на колени, то кто он?) А в том, что это была именно лавра, не было ничего удивительного. Как известно, во времена становления советской власти считалось хорошим тоном отбирать помещения у церкви и размещать в них какие-нибудь чисто светские предприятия, например винные и строительные склады, а также мыльно-пильные заводы. Считалось, что обществу от таких реформаций сплошная польза. Славный город Питер в этом вопросе оказался одним из самых продвинутых. Часть помещений лавры была отдана Центральному котлотурбинному институту. Симбиоза между молитвами, котлами и турбинами так и не получилось, но два различных учреждения уживались на одной территории вполне мирно.

Виталий по служебным делам частенько бывал в ЦКТИ, иногда заходил и в лавру. На этом и заканчивались все его религиозные отправления…

Мысли о религии, как ни странно, немного успокоили Виталия. Но не до конца. Нервная дрожь все никак не проходила. Виталий знал, что это может растянуться надолго. Лишь бы не было нервного срыва. Когда у него был первый серьезный срыв? После командировки в Харьков. После второй командировки в Харьков.

На пределе устойчивости

В Ленинграде Виталию Верховцеву удалось пробыть всего два дня. Он написал отчет о командировке, получил новое командировочное удостоверение и снова улетел в Харьков. На заводе срывался экспортный заказ, и чьи-то истрепанные нервы в расчет не принимались. Впрочем, о его нервах никто не знал, Виталий никому не жаловался.

В Харькове по его указанию турбину опять вскрыли. Каким способом ему удалось убедить руководство завода в необходимости очередного вскрытия и какой нервотрепки это стоило, лучше не рассказывать.