Снег на кедрах

– Нужно следовать им, – ответила мать. – Если, конечно, помнишь, как это, если сумеешь обнаружить их в себе. Если только не замерз окончательно.

Она встала из-за стола и подошла к печке. Исмаил сидел молча, подперев лоб рукой; он вдруг почувствовал внутри пустоту, огромное, наполненное воздухом пространство, пузырь, раздувшийся и давивший на ребра. Еще до разговора с матерью он чувствовал эту пустоту, теперь она только разрослась. Что мать знает об этой бескрайней пустоте, никогда не покидающей его? Что она вообще знает о своем сыне? Одно дело – ребенок, и совсем другое – взрослый человек со своими душевными ранами. Но мать ничего не знала, а он не хотел поделиться с ней, не хотел раскрыть перед ней душу. Он видел, как мать убивалась по умершему мужу – она впервые поняла, что горе может остаться внутри навсегда. Сам Исмаил уже знал – горе приходит, свивает внутри уютное гнездышко и остается. Оно питается теплом души до тех пор, пока ты не замерзаешь окончательно. Да так и живешь с этим холодом.

Когда умер отец, мать остыла изнутри, сжившись с болью утраты, которая так и не прошла. Но, даже став вдовой, не потеряла вкус к жизни, подумал Исмаил. Вот она стоит сейчас, разливает половником суп, и в ней чувствуется умиротворенность человека, верующего в Божью благодать. Ей приятно вдыхать аромат, исходящий от супа, приятно ощущать тепло, идущее от печки, приятно сидеть при свече и видеть тень на стене. В кухне, единственном теплом месте в целом мире, стало темно и тихо, а Исмаил не чувствовал ничего, кроме пустоты внутри себя.

– Я несчастный человек, мама, – сказал вдруг Исмаил. – Подскажи, как мне быть.

Мать молчала. Она подошла к столу с чашкой супа и поставила ее перед сыном. Потом принесла вторую для себя и сходила за доской, батоном хлеба, сливочным маслом и ложками.

– Знаешь, – сказала она, ставя локти на стол и опуская на руки подбородок, – я давно уже заметила это.

– Что же мне делать? – снова спросил Исмаил.

– Что делать? – переспросила мать. – Я не знаю, Исмаил. Не знаю, что тебе посоветовать. Я пыталась понять, каково это – побывать на войне, вернуться без руки, жить без жены, без детей. Я пыталась понять тебя, твои чувства. Правда, пыталась. Но так и не смогла. Ведь ты не один такой, есть и другие ребята, твои ровесники, кто тоже побывал на войне, – они вернулись и стали жить дальше. Забыли о том, что было, женились, завели детей. Но ты, Исмаил, ты как будто онемел внутри. Уже сколько лет прошло, а ты все не отойдешь. Я даже не представляю, чем помочь тебе. Я молилась, говорила с пастором…

– Там, на Тараве, кое-кто из парней тоже молился, – сказал Исмаил. – Их все равно убили, мама. Тех, кто молился, убили, и тех, кто не молился, тоже. Просил ты Бога или не просил, значения не имело.

– И все-таки я молилась за тебя. Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, Исмаил. Но не знаю, чем тебе помочь.

Они ели молча; засвистел чайник, стоявший на печке. Горящая свеча полукругом освещала стол с едой; через запотевшее окно виднелся снег, искрившийся в отблесках лунного света. Исмаил старался найти удовольствие в еде, в том, что сидит в тепле и при свечах. Он не хотел рассказывать матери о Хацуэ, с которой мечтал соединить свою жизнь. Не хотел рассказывать о дуплистом кедре, где они с Хацуэ столько раз встречались. Он никому не рассказывал о том времени – ему стоило немалых усилий забыть о нем. А теперь, когда случился этот суд, воспоминания вновь одолевали его.

– Отец тоже воевал – во Франции, в лесу Белло, – вдруг сказала мать. – Прошли годы, прежде чем он смог это забыть. Ему снились кошмары, он страдал, так же как и ты. Но жизнь для него не кончилась.

– Он ничего не забыл, – возразил матери Исмаил. – Такое невозможно забыть.

– И все же он продолжал жить дальше, – настаивала мать, – а не мучился жалостью к самому себе.

– И я живу, – сказал Исмаил. – Вот, продолжаю его дело – газету издаю…

– Я не об этом, – перебила мать. – Я совсем не об этом. И ты прекрасно знаешь о чем. Почему бы тебе не познакомиться с какой-нибудь хорошей девушкой? Разве можно жить одному? Ты же такой симпатичный, многие бы…

– Мама, давай не будем об этом, – остановил ее Исмаил, откладывая ложку. – Давай о чем-нибудь другом.

– О чем же? – спросила мать. – Знаешь, вот тебе мой совет – женись и заведи детей.

– Этому не бывать, – сказал Исмаил. – Это мне не поможет.

– Поможет, – ответила мать. – Еще как поможет.