Снег на ладони

Вандал не привык удивляться чему-то.
Ему что мадонна, что просто паскуда...

Уходят вандалы, приходят вандалы...
В истории этих явлений немало.

А мы после них умываем жилплощадь,
включаем фонтаны, планируем рощи...

И лошадь мы снова, конечно, приручим,
и вновь Афродиту[17] поставим над кручей.

Затащим прожектор туда, где темно,
забудем печаль, успокоимся... Но –

приходят вандалы и чинят скандалы,
и разным дерьмом затыкают фонтаны.

И в голову нам никогда не придет,
чтоб взять, приручить этот дикий народ.

Держать на цепи до известных времен,
когда удивляться научится он!

Вблизи Олимпа есть местечко...

* * *

Вблизи Олимпа есть местечко,
в версте от лежбища богов...
Стоит избушка возле речки
в сиянье песен и стихов.

Творцы торжественных хоралов
скучают в собственных лучах...
Там не певцы, а подпевалы
живут на божеских харчах.

Тепло в лирической избушке,
и в ней поэтов – будто блох:
второй Эзоп, воскресший Пушкин,
гальванизированный Блок...

Таланта нет – заменит пыл,
а пылу нет – подбавишь лести...
И я там был, мед-пиво пил
и назывался "Пушкин-200".

В душе сквозняк – хороший знак: к перемене чего-то...

* * *

Я вижу мир через себя, –
в душе – биноклей полукружья...
К примеру, стоны возлюбя,
скриплю, как древняя конюшня.

В меня под вечер в полный мах
мчит жеребят смешная масса...
Во мне два конюха на днях
коня зарезали на мясо...

Во мне сквозняк и много дыр,
вампир забрался мне на крышу...
...Пегас окрысился на мир,
вот почему я так и вижу.

Влюбился – пою, перепью – пою...

* * *

Влюбился – пою, перепью – пою,
пою, что врага опрокинул в бою!

А враг притворился, что с ходу убит,
и он не поёт, а зачем-то хрипит...

Где надо-не надо мелодию тку:
пускаю рулады, врубаясь в тайгу...

Жую перепёлку – мурлычу фокстрот...
Какой мы напевный лиричный народ!

Время

Кричат эпохи –
разно всякий раз:
одна, как сыч,
другая – криком зайца.

Их голоса
несутся мимо нас,
но не услышишь,
как ни напрягайся...

Но часто мы
замрем среди толпы
в чужом экстазе –
пламенном и диком...

Звук пионерской
бронзовой трубы
на миг сольется
с мамонтовым криком.[18]

Всем идолам души моей – амнистия!..

* * *

Всем идолам души моей – амнистия!
Шуруйте, держиморды, на покой!..
Фонарик моего свободомыслия
включился достоевскою рукой.

Ревизия все догмы с места стронула.
Вперед, моя фантазия, вперед!
Раскольников в костюмчике нейлоновом
по Омску неприкаянно бредет.

Все мысли перетряхиваю заново
и вновь мировоззрение плету.
Фонарик мой, как Неточка Незванова,
тревожит голубую темноту.

Всю жизнь мы строим, ищем, прячем...

* * *