Снег, уходящий вверх…

– Ну, конечно! – беззаботно и весело, как всегда, ответила ему Кристина. – А у тебя ведь спирт, поди?..

Я тогда читал «Записки из мертвого дома» Достоевского. Помню как меня измучила эта книга своей монотонностью и какой-то беспробудностью жизни каторжан. И которую я читал скорее из упрямства, чем из интереса, желая одного – быстрее ее дочитать…

И вот каким-то странным образом переплелись у меня сейчас в сознании и Витина пикировка с Кристиной, вызывающая улыбку, и содержание «Записок», вызывающее жуткую тоску.

Я услышал, как он в другой комнате зашелестел страницами и начал назидательно, с кавказским акцентом читать:

– Таварищ Микоян гаварил: при царе народ нищенствовал, и тогда пили не от веселья, а от горя, от нищеты. Пили именно, чтобы напиться и забыть про свою проклятую жизнь. Достанет иногда человек на бутылку водки («Интересно, сколько же тогда стоила бутылка водки? Копейку? Две? Три? Сейчас, во всяком случае, наше родное государство спаивает своих граждан опилочной водкой, в простонародье именуемой табуретовкой, цена на которую в 50 раз выше себестоимости») и пьет, денег при этом на еду не хватало…

Бывают же такие совпадения! Я как раз тоже читал про еду, а точнее, про рождественский обед обитателей царского острога: «Священник обошел все казармы и окропил их святою водою. На кухне он похвалил наш острожный хлеб, славившийся своим вкусом в городе, и арестанты тотчас же пожелали ему послать два свежих и только что выпеченных хлеба… Он обошел все казармы в сопровождении плац-майора, всех поздравил с праздником, зашел в кухню и попробовал острожных щей. Щи вышли славные: отпущено было для такого дня чуть не по фунту говядины на каждого арестанта. Сверх того была просяная каша, и масла отпустили вволю».

«Значит, за два дня царский каторжник, или, лучше сказать, каторжник царский, “выбирал” нашу нынешнюю – месячную! – норму “мясопродуктов”, предназначенную отнюдь не арестантам, а людям, живущим в государстве “развитого социализма”. Я уж не говорю о сталинских концлагерях, где люди просто умирали с голоду (я это знаю от своих дядьев, на себе испытавших все “прелести” лагерной жизни), получая кусок хлеба в день».

«Нет, здесь что-то не то, – подумал я. – Да что не то-то! – тут же сам себе и возразил. – Достаточно прочесть хотя бы одну главу из “Лета Господнего” Шмелева; например, “Постный рынок”, чтобы убедиться, что там, в раннешной жизни, и было именно то».

«Но все-таки уж слишком идеальная каторга получается в этих “Записках”». И я уже с интересом стал перелистывать прочитанные страницы, ища в них опровержения своих же мыслей.

Нашел описание обеда в острожном госпитале:

«Порции были разные, распределенные по болезням лежавших. Иные получали только один суп с какой-то крупой; другие – только одну кашицу, третьи – одну только манную кашу, на которую было очень много охотников. Арестанты от долгого лежания изнеживались и любили лакомиться. Выздоравливающим и почти здоровым давали кусок вареной говядины, “быка”, как у нас говорили. Всех лучше была порция цинготная – говядина с луком, с хреном и с проч., а иногда и с крышкой водки. Хлеб был, тоже смотря по болезням, черный или полубелый, порядочно выпеченный».

В общем, как ни прикинь, получалось, согласно «аргументам и фактам», приведенным Достоевским, что арестанты получали в любом случае мясных продуктов больше нас…

Я стал, ради упрямства уже, искать дальше что-нибудь опровергающее мои аргументно-фактические мысли…

Виктор продолжал читать:

– …Кушать было нечего, и человек напивался пьяным. Теперь веселее стало жить. От хорошей жизни пьяным не напьешься. Весело стало жить, значит, и выпить можно…» Поняла, Кристина? «…Но выпить так, чтобы рассудка не терять и не во вред здоровью».

– Витюша, дарагой, дак мы все это и без «товарища Микояна» знаем… – сказала Кристина, соединив сибирский диалект с кавказским акцентом, подражая Витиному чтению.

В одном месте, в главе «Претензия», я все-таки нашел жалобы арестантов:

«Уже несколько дней в последнее время громко жаловались, негодовали в казармах и особенно сходясь в кухне за обедом и ужином…

– Работа тяжелая, а нас брюшиной кормят…

– А не брюшиной, так с усердием[2].

– Оно, конечно, теперь мясная пора…

– …Брюшина да усердие, только одно и наладили. Это какая еда! Есть тут правда аль нет?»

Я в каком-то раздраженном недоумении положил книгу на пол, на коврик, рядом с кроватью. «Ну, вы заелись, братцы!» – подумал я и вспомнил, как недавно моя теща, отстояв многочасовую очередь в давке и духоте, отоварила «талон на мясопродукты» – причем искренне радовалась, – добыв «суповых наборов», а точнее, два килограмма костей на месяц.

Это воспоминание вернуло меня из века XIX в век XX, и я тут же услышал Витино:

– Товарищ Сталин занят величайшими вопросами построения социализма в нашей стране. Он держит в сфере своего внимания все народное хозяйство, но при этом не забывает мелочей, так как всякая мелочь имеет значение. Товарищ Сталин сказал, что стахановцы сейчас зарабатывают много денег, много зарабатывают инженеры и другие трудящиеся…