Снег, уходящий вверх…

«Интересно, – подумал я, – много – это сколько? И считается ли много, например, оклад мэнээса в 140 рублей при прожиточном минимуме для Сибири в 150 рублей в месяц. Да и соотношение цен надо учитывать. Раньше бутылка шампанского (при Никите Сергеевиче[3]) стоила три двадцать семь, потом (при Леониде Ильиче[4]) шесть пятьдесят, а сейчас (при Михаиле Сергеевиче[5]) – пятнадцать».

– «…А если захотят купить шампанского, смогут ли они его достать?..»

«Сейчас достать несложно – сложно купить», – мелькнула у меня комментирующая мысль.

– «…Шампанское – признак материального благополучия, признак зажиточности».

– Да хватит тебе, Витька! – не выдержала Кристина. – Идите-ка вы лучше… в баню! Дай девушкам вволю посплетничать.

– В баню, в которую ты нас так жестоко посылаешь, идти еще рано, – невозмутимо ответил Виктор…

Я внезапно выпал из реальности. Уснул так же сладко, как Димка. И даже слюнка подушку смочила, там, где я уткнулся в нее уголком рта…

* * *

О баня! Языческий храм!

Гонитель хандры. Исцелитель недугов.

Дарующая свежесть, легкость, радость, чистоту тела и новорожденность духа.

Мужской клуб «банных трепачей»! Где можно поговорить о том о сем, обо всем, ни о чем…

Увы, еще не написана банная ода, достойная ее!

Общественная баня была расположена на краю деревеньки у перегороженного бревенчатой плотиной ручейка, образующего выше плотины небольшую, но достаточно глубокую заводь с холодной темной водой.

Баня была небольшая. Бревенчатая. И бревна ее были черны от времени.

Пока мы дошли до нее, прохладно-чистый ветерок раскраснил наши руки и лица.

В заводи у плотины с медленно, как бы нехотя, перекатывающейся через темное влажно поблескивающее верхнее бревно широкой стеклянной струей воды в углу затончика грустно плавало несколько желтых березовых листьев…

На высоком крыльце, у входа в баню, на табуретке сидела «немушка» Ага – глухонемая полустарушка. Она была и истопником, и кассиром.

Увидев нас, она радостно загукала и закивала головой.

Мы тоже поздоровались с ней и спросили, как дела. (По-видимому, по движению губ она почти безошибочно понимала, о чем говорят.)

Она оттопырила большой палец левой руки и показала нам. Ладонь правой руки в это время она протянула для мелочи (вход в баню стоил 15 копеек).

Мы вошли в предбанник с большой печкой, у одного бока которой лежали березовые поленья, которые время от времени немушка подкидывала в горящую печь.

У единственного окошка предбанника, справа от печи, на табуретке стоял бак с водой и с привязанной веревкой к ручке бака алюминиевой, помятой сбоку кружкой.

Левая стена печки отгораживала вторую часть предбанника, где буквой «П» вдоль стен были расположены лавки, прикрепленные прямо к выскобленным бревнам, а над ними, тоже прямо к стене, были прибиты вешалки для одежды.

Брезентовые шторы, закрепленные кольцами на толстой проволоке, продернутой под потолком, и занимавшие место от стены бревенчатой до печной, разделяли пространство предбанника почти на две равные части.

Во второй его части тоже было окно, но только закрытое белыми простынными шторками, и почти в углу – дверь в баню, разрывающая в одном месте лавочную букву «П». На широком, голубом подоконнике окна, расположенном почти у самой брезентовой шторы, стояли банки, бутылки: с квасом, морсом, вареньем, разведенным водой.

Народа во второй части предбанника было еще немного.

Сидел в белых полотняных кальсонах весь высохший «столетний» дед с провалившейся в ключичные впадины кожей, два местных парня, приехавшие на праздники из листвянкинского интерната (школы в Больших Котах не было уже давно), где они заканчивали школу, и лесник.

Поздоровались. По приветливым улыбкам было видно, что нам рады.

– Надолго? – спросил нас лесник.

– Да, нет. На праздники только…

– Наша деревня знатная! – вдруг звонко заговорил дед, державший у своего уха руку лопаточкой. – И стеклышко здесь делали. И золотишко мыли… Варнаки-то здесь золотишка знатно пограбили… А воздуха-то какие!.. А сейчас и покосы у всех есть, – продолжал он без плавного перехода, – а коров доржат мало. Трудно вам будет, – обратился он уже непосредственно к нам, – молочка добыть. Моя-то старуха не доржит уже коровку. Пальцы у ей болят. Как грабли сделались. Доить не может. Разве что у Максимовских поспрошайте…

– Да у тебя и старухи-то давно нету, дед Аким, – весело сказал один из парней…

Дед, видимо, не расслышал его, продолжая по-прежнему улыбаться, глядя на нас добрыми глазами.

Парень еще что-то хотел сказать ему, но на него цыкнул лесник, и он примолк, продолжая раздеваться.

В предбаннике пахло крапивой.

Это дед Аким запаривал свой веничек в тазу, стоящем у его ног.

– У вас веника-то, поди, нет? – спросил лесник, который, видно было, уже «сорвал» первый пар.

– Нет.

– Ну, мои там, в тазу, возьмите. Они хорошие еще. Пихтовый да березовый. Я то больше париться не буду. Зять с дочкой приехали. За столом ждут… Кваску захотите – вон бидон на полу стоит – пейте. Бидон только потом занесите. Да поосторожней парьтесь. Первый парок маленько с угарцем был.