Снег, уходящий вверх…

Честно говоря, я был этому рад, поскольку вчера вынужден был уступить свое спальное место на нижнем рундуке ему как гостю, и отправился с Путиловым, уже по темноте, спать на берег, в непротопленные комнаты биостанцевского общежития, которые были выделены для нашей экспедиции, но… без дров. Дрова мы должны были привезти свои. Причем с запасом, чтобы они еще остались и после экспедиции. Таков был уговор. Поэтому прекрасную, настоящую деревенскую печь, своим белым боком выходящую на одну из двух наших комнат, нам просто нечем было протопить, да и некогда.

Обещанные же лимнологическим институтом для биостанции дрова Ромашкин еще только должен будет на днях отправить из Листвянки. Тех же, которые прибыли вместе с вагончиком в наружном рундуке, было не так уж много. Да мы к тому же попросту вчера, после новоселья, забыли захватить оттуда хотя бы по два полена…

Но мало того что переночевать нам пришлось в холодном, неприветливом от этого доме с окнами на гребень ближайшей к деревне скалы, почти отвесной стеной поднимающейся ввысь, мы еще наверняка пропустили и самое интересное – разговоры и воспоминания «героев бездны» – Резинкова и Сударкина, занимающих поэтому в вагончике верхние, теплые, привилегированные полки. Ромашкин с Карабановым – внизу. Давыдов – на опускающемся между нижними рундуками столе (иногда он, правда, устраивался и прямо на полу, если лень было возиться с устройством лежбища). Мурахвери со Светланой откочевали к себе домой. Таков вот был вчера расклад, в прямом смысле этого слова.

Поэтому-то я и радовался отбытию Ромашкина и готов был начать работу как можно скорее, чтобы быстрее ее и закончить. А он потом, где надо, пусть о том доложит.

Надо сказать, что процесс заполнения корзины (железный каркас, обтянутый металлической сеткой) балластом особого интеллекта не требует, поэтому свои «недюжинные» умственные способности я мог направить куда угодно, пронзая мыслью, скажем, космическое пространство и при этом почти автоматически выполняя однообразную работу.

Нагнулся. Прикрепил чушку к капроновой веревке. Разогнулся. Подтянул ее к самому краю майны. Опять нагнулся, осторожно опуская груз в воду. Через некоторое время получил снизу сигнал, что веревка свободна. (Хотя в прозрачной воде все и без того было достаточно хорошо видно.) Разогнулся опять. Вытянул веревку, которая тут же обледеневает и сопротивляется поэтому прикреплению к ней очередной чугунной чушки. Нагнулся и… так далее и тому подобное – по пятьдесят раз каждому.

Но вот балласт уложен. Дом закачан воздухом. Слегка провисшие веревки, удерживающие его до этого, отвязаны и вытащены из воды. Теперь при работе под водой будет где немного обогреться, поговорить, вынув изо рта загубник, сменить акваланг или, в случае необходимости, пройти декомпрессию.

Сумерки, совсем еще несмелые, начали подкрадываться к ледовому зеркалу Байкала со стороны обступающих его со всех сторон гор.

И в этих жиденьких, едва еще уловимых, а только ощущаемых, как иногда осень среди лета, сумерках вдруг весело заблестели желтым светом далекие фары машины, стремительно приближающейся к нам в вихре снега, поднятого ею же.

Когда она остановилась возле вагончика, по радио в ее салоне прозвучали «сигналы точного времени», и бодрый голос диктора произнес: «В Москве полдень!», а еще более бодрый голос институтского шофера Васи в приоткрытую дверцу машины добавил: «Точность – вежливость королей!» С чем нельзя было не согласиться. И еще обращенное уже только к Ромашкину: «Ну что? Поедем?»

«В столице день только начинается, – подумалось мне, – а у нас он уже подходит к концу…»

Итак, в пять часов пополудни мы закончили в тот день работу.

– Вы тут не очень-то завтра без меня новосельничайте, – напутствовал нас делано строгим тоном Ромашкин, усаживаясь на переднее сиденье рядом с шофером.

В салоне автомобиля после «блока рекламы» на радиостанции «Маяк» уже звучала приятная музыка.

И через несколько минут автомобиль, на глазах уменьшаясь, скрылся из вида, исчезнув в завихривающейся за ним поземке и в еще более сузившемся круге обступающих наш лагерь и Байкал сумерек, спускающихся с гор.

А через два часа мы, все оставшиеся, сидели в теплом вагончике за длинным столом, открыв недопитую вчера бутылку шампанского (спирт, как и шампанское, – только желающим), и Света стала накладывать в наши вместительные эмалированные чашки гречневую кашу с тушенкой и луком.

Из приемника, откуда-то издалека, тоже доносилась легкая ненавязчивая музыка, словно связывающая нас со всем остальным огромным миром. И почему-то казалось, что кто-то из очень далекой непроглядности космоса смотрит на нас всех очень добрыми умными глазами и видит одновременно не только каждого из нас, но и наш ледовый лагерь, домики которого с большой высоты, наверное, кажутся спичечными коробками, лежащими на льду, а живые отблески окон из них и того меньше…

* * *

Подводное новоселье в наш третий экспедиционный день удалось на славу!