Снег в июле

— Уже был, — строго сказал он.

— Купили, Андрей Васильевич?

— Купил.

— Где… где, Андрей Васильевич?

Он показал рукой: на стуле висел костюм, на другом — пальто.

— Где же телевизор?

— Это твой костюм, твое пальто. Смотри, ты совсем оборвался…

Я смотрел на него ошалело.

И вдруг я понял все. Не будет Мария Васильевна гордиться своим квартирантом, не будет удивленных гостей, а Андрей Васильевич все так же будет сидеть у своего старенького телевизора.

— Зачем вы это сделали? — плача, кричал я. — Зачем?.. Зачем?..

Я все сильнее рыдал. В этом взрыве, наверное, сказалось и одинокое трудное детство, и жалобные вздохи хозяйки, которая приютила меня, а сейчас не знает, как от меня избавиться.

— Ну что ты, Сергей! — смущенно говорил хозяин. — Неужели ты взаправду мог подумать, что я возьму у тебя деньги на телевизор?

Вошла Мария Васильевна.

— Ты в другой раз, Андрей, так с ребенком не шути, — вдруг впервые за все время строго сказала она мужу.

Она подошла ко мне, жалостливо, тепло обняла:

— Ничего, Сереженька, вот вырастешь — купишь нам телевизор. Вот увидишь, купишь..

Она увела меня на кухню, что-то успокаивающее говорила. И от ее первой искренней ласки, от уюта маленькой чистой кухни, в которой, побулькивая, варился в кастрюле суп, от всей этой домовитости мне становилось легче, но слезы из моих глаз непроизвольно падали на ее руки.

— Ничего, ничего, Сереженька, будет все хорошо, вот увидишь. Ничего, что ты одинешенький… Ты еще всем покажешь… Ты знаешь, какой ты?! Мне бы сына такого… сына. — И вдруг она сама заплакала, судорожно гладя мою голову большой темной рукой.

Много ночей потом мне еще снился телевизор. Не мог я никак успокоиться.

Миша, когда узнал эту историю, пришел к хозяину.

— Тебе чего? — спросил тот.

— Молодец вы, Андрей Васильевич, — похвалил Миша. — Я думал, жмот вы, а вы, оказывается… Вот! — Он поставил на стол бутылку и начал разворачивать пакет с закусками.

— Колбасу убери, не в пивную пришел, а в дом! — приказал хозяин. — Мария! — крикнул он. — Накрой на стол. А выпить с тобой, как тебя… Мишка, кажется? — выпью. Сергей тебя хвалит.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Чего печальным стал?! — Таксист кончил есть и встал. — Вот чудак! Тебе только жить и радоваться: квартира новая, телевизор… Для чего отключаешь? Куда ты его?

— Просьба большая… отвезем телевизор в одно место.

— Вот чудак! Зачем?

— Извини, нужно… ДОЛГ У МЕНЯ.

Тетрадь Канарейкина, бога монтажа

Бог монтажа с легкомысленной фамилией Канарейкин приехал к нам весной. Из Москвы!

Как быстро несутся дни нашей стройки! Вот, кажется, только что мы закладывали фундамент. Это было трудной зимой, с реки дул резкий ветер. От этого снег, нарушая все законы, падал не сверху, а несся сбоку. Над строительной площадкой низко висело белое облако пара.

Несогласованные действия одного из непременных участников строительства — погоды — мешали бетонированию. Мы потеряли веру, что когда-нибудь придет весна и кончатся зимние строительные страхи.

Но, к нашему удивлению, весна пришла, и последняя бадья бетона повисла над опалубкой.

Уже по одному этому мы радостно приняли Канарейкина. К тому же он был первый строитель, приехавший к нам из Москвы. Первый! Понимаете, что это значит?

И вот мы сидим за длинным столом. С одной стороны Канарейкин и его помощники — молодые инженеры, с другой — мы. У нас все на самом высоком уровне: на столе блестят бутылки с нарзаном, лежит несколько пачек сигарет. Мы чинно молчим и чувствуем себя почти дипломатами.

Канарейкин, седой, уже пожилой человек, почему-то кажется молодым. Причиной тому умнейшие серые глаза, которые поблескивают из глубоких впадин, брови у него вопросительно подняты вверх. На нем короткий грубошерстный пиджак с аккуратно заштопанной дырочкой на лацкане.

В нарушение этикета мы во все глаза рассматриваем Канарейкина. Притягивает наши взоры, собственно, эта дырочка. Нам непонятно, как это главный инженер целого объединения, и вдруг — заштопанный пиджак.

Канарейкин открывает тетрадь, где красивым бисерным почерком выписаны колонки цифр, и, приветливо улыбаясь, называет сроки монтажа алюминиевых конструкций.

Несмотря на обходительную улыбку, он железно деловит. Настойчиво добивается от нас, чтобы назвали сроки подготовки фронта работ. Все, что мы говорим, он тут же записывает в табличку, которую расчертил еще до совещания. Мы с ужасом наблюдаем, как заполняются все табличные клеточки.

Наконец Канарейкин удовлетворенно захлопывает тетрадку — все длинные и зачастую путаные наши ответы он разместил на половине странички. Он рассказывает, что представлял свое объединение и за границей. Глядя на его тетрадь в твердом синем переплете, мы пытаемся сообразить, сколько страничек он затратил на каждую страну.

Чтобы как-то сбить впечатление от гостей и показать, что и мы не лыком шиты, кое в чем разбираемся, взял слово прораб Беленький, наш главный спорщик.