Снег в июле

— Во-во! — обрадовался Мирон Владимирович. — Значит, уже знаете?

— Знаю, — ответил Поляков. И тут же, как бы между прочим, спросил меня: — А ты, Кусачкин, знаешь?

— Нет.

— Почему он знает, а ты нет? — спросил Мирон Владимирович, начав вскипать.

Я пожал плечами.

— Вы не нервничайте, Мирон Владимирович, — сказал Поляков. — Вам ведь это вредно… Что с него спросишь? (Это он про меня.) Как прорабиком был, так и остался. Деревня, одним словом!

Мирон Владимирович почему-то не любил, когда Поляков посмеивался надо мною.

— Но-но! — строго предупредил он Полякова. — Вот что. Нужно сейчас подъехать на сдаточные объекты. Тебе, Кусачкин, на четырнадцатый корпус. Посмотри то да се, пошуми, если отстают.

— Так шуми не шуми, Мирон Владимирович, — возразил я, — акт рабочей комиссии уже подписан. Не пойму, для чего ехать?

Поляков рассмеялся:

— Вот видите, Мирон Владимирович?! Не любите вы, когда я ему правду в глаза говорю. Совсем он темный!

— Пошуметь нужно обязательно. — Мирон Владимирович протянул длинную руку через стол и по-приятельски похлопал меня по плечу. — Статья, понимаешь? В ней говорится, что мы с тобой и вся рабочая комиссия есть дырявый барьер. Понимаешь — дырявый!

— Правильно говорится, — сказал я. — Не готов дом.

Поляков встал.

— Ну, я поеду. Как у вас, Мирон Владимирович, только терпения хватает с ним разговаривать?

Не знаю почему, но наскоки Полякова не задевали меня. Была у него с Мироном какая-то чудна́я политика. Вроде двойное дно чемодана в романах про сыщиков и разбойников. Говорят одно, делают другое, а чтобы не было видно «другого», придумывают третье. И так запутывают все, что ничего не разберешь. А они понимают, вроде каким-то шифром пользуются. Вот взять их (нет, только Полякова, Мирон Владимирович староват) и заставить пройти по балке на высоте пятнадцатого этажа. Испугается Поляков, не пойдет. Тут ему и «шифр» не поможет. Или определить его прорабом хоть на месячишко. Куда там! На второй день сбежит… А здесь он все понимает и все делает. Поэтому, когда обзывает Поляков меня деревней, или прорабишком, или темным, мне только смешно. Да, еще интересно, что они вдвоем придумают, как самое простое дело закрутят? Прикидываюсь я обычно простачком.

— Нет, — говорю, — товарищ Поляков и вы, Мирон Владимирович, понял я наконец.

Мирон Владимирович даже улыбку на лице изобразил:

— Ну-ну, что же ты понял, Кусачкин?

— По-тройному закручивать я должен.

— Ну-ну…

— Осмотрел корпус номер четырнадцатый, вижу — не готов и к концу месяца готов не будет — это первое; подписываю акт рабочей комиссии, что все сделано и дом к приемке готов — это второе. А третье, чтобы не было нашей ответственности, должен я сейчас поехать на корпус и шуметь: медленно, мол, идет работа, если так будет дальше, от приемки откажусь.

Мирон Владимирович аж привстал от изумления:

— Молодец, Кусачкин! Видишь, Поляков, все как есть он понял.

Поляков, тот попрозорливее был.

— Это ты так про «первое», «второе» и «третье» всюду рассказывать будешь? — спросил он.

— Да. А что тут такого? Пусть все знают, как мы, заказчики, за дело болеем.

Поляков многозначительно посмотрел на Мирона.

— Так я поехал. Нравится вам или нет, скажу прямо: выгоняйте Кусачкина, пока не поздно. Этот прорабик наделает нам хлопот. — Он вышел, хлопнув дверью.

Мы сидели молча. Молчали и четыре телефона, которые в ряд выстроились на столике. Мирон Владимирович задумался, крупное лицо его, всегда такое бравое, обмякло, у рта легли морщины. Он по привычке взял карандаш, но сразу с досадой бросил его.

Я поднялся.

— Пойду я, что ли?

— Подожди, сядь! Вот что, Алексей Васильевич (это впервые назвал он меня по имени-отчеству), не знаю, нарочно ты это сказал про «первое», «второе», «третье»… — Он пристально посмотрел на меня. — Или так, случайно оно вышло, только, наверное, прав ты. Нам действительно государство деньги платит, чтобы мы интересы жильцов блюли. А мы… — он махнул рукой. — Но скажу тебе прямо: стар я уже в спор вступать.

— С кем? — спросил я. Мирон Владимирович вздохнул:

— С кем? Даже сам не знаю. Порядок этот со сдачей домов установился раз и навсегда. Понимаешь — раз и навсегда! Готово здание, не готово, а срок подошел — мы обязаны подписать акт. Если не подпишем, уходить надо… Уходить трудно, уже шестьдесят. Кто меня, возьмет?.. Но самое главное, знаешь, что самое главное?

— Что?

— Уйду я — посадят сюда другого. Он все равно будет принимать незаконченные дома.

Тихо заурчал телефон. Мирон Владимирович поднял руку, прислушался. По какой-то особой примете (мне всегда казалось, что все его телефоны звонят одинаково) снял трубку с черного аппарата:

— Слушаю… Здравствуйте, здравствуйте!.. Нет, я здоров… Не устал… Нет-нет! — Лицо у Мирона Владимировича подобралось, он даже чуть приподнялся со стула. — Понимаю, понимаю… Корпус номер четырнадцать?.. Мы акт рабочей комиссии подписали… Государственная комиссия?.. Конечно, мы будем за приемку корпуса… Поляков?.. Поляков ошибается. Наш новый сотрудник сделает то, что я ему скажу… Кусачкин его фамилия… Нет, все будет в порядке… Слушаюсь!