Снег в июле

Боже мой, я могу уйти от этих проклятых гремящих ведер, противно-сладковатого запаха олифы, от Шалимова с его красным, неподвижным лицом. Я больше не буду видеть Кудреватого, не буду сражаться с «ветряными мельницами», не буду, как белка в колесе, безостановочно бегать по этажам! Клетку открыли!.. Это просто здорово — вернуться на монтаж: с площадок верхних этажей смотреть на подернутые дымкой просторы города, видеть краны, повисшие в воздухе панели, огненную россыпь сварки, видеть, как растет дом. Знать, что это — Мой Дом… Это просто здорово — дружить с капризной высотой, рисуясь, пройти по узкой балке или у самого края перекрытия, разговаривать с мудрыми верхушками деревьев — медленно раскачиваются они, во всем соглашаясь с тобой, или ночью смотреть, как нехотя засыпает город, или рано утром первой во всем мире здороваться с солнцем. Вот и Василина перестала вертеть ручку арифмометра, с надеждой смотрит на меня. Да, конечно, надо возвращаться на монтаж.

— Ну что ж…

Я не заметила насмешки на лице Кудреватого, наоборот, оно серьезно и даже вроде почтительно. Но я знала: в мыслях у него нет и следа уважения ко мне: «Хотела сделать у отделочников революцию? Эх, милая! Ты такая, как все… такая, как все»… Ну и черт с тобой, думай что хочешь. Потом я представила себе, что скажет мой небольшой коллектив: посмеются, наверное, а Шалимов, тот обязательно выразится энергичнее. Неприятно, но что поделаешь, переживу. Ведь я работаю с ними только несколько дней. Потом… Что потом? А, ну да — старички из Минска, которые не хотели разговаривать, узнав, что я строитель… Что же я, должна отдуваться за всю строительную братию? Кто вообще знает о стариках?.. Я — знаю. Я знаю, и этого достаточно, чтобы в те редкие минуты, когда буду гордиться собой, счастливые редкие минуты, когда все будет получаться, они вспомнятся: маленькие, вот они тихо выходят из комнаты… Они не предлагали лазеек, как Кудреватый, не смеялись над тобой, как будут смеяться девушки-маляры, не ругали, как будет ругать Шалимов, они тихо ушли… Не могу! Не мо-гу!

— Ну что ж… готова обсудить ваше предложение, Кудреватый. Но этот дом я должна закончить.

— Придется вам выдержать большой бой.

— Придется, — согласилась я.

Он искоса злобно посмотрел на меня и пошел к двери.

Даю честное слово, если б не этот взгляд, я бы не «жгла корабли», но тут уже не могла сдержаться:

— Одну минуту, Кудреватенький! Хотела покорнейше спросить: на кого сделать начет за брак? Стоимость переделок составляет… Ты уже подсчитала, Василина?

— Две тысячи сто рублей, — удрученно ответила она.

— Не так уж много, — я мило улыбаюсь. — Если не возражаете, Кудреватый, пошлю этот расчет в бухгалтерию. Уверена, что вам тоже пойдут навстречу, разрешат выплатить в рассрочку.

Он вспыхнул, резко сделал шаг ко мне.

— Что, Кудреватенький?

— Придется за вас взяться как следует…

Тот, кто прочтет записки, наверное, не поверит, но, честное слово, когда через несколько минут я вышла из прорабской, все уже знали, что был Кудреватый, предлагал работать, вернее халтурить, по-старому, я отказалась; что предлагал он мне совсем уйти — я тоже отказалась; и что уехал он, грозясь меня изничтожить… Как они узнали? Ведь Василина никуда не выходила, а Кудреватый сразу укатил на своих «Жигулях».

Никто об этом ничего не говорил, но каждый старался оказать мне внимание. Бригадир плиточников Николай Васильевич, здороваясь, отвесил нижайший поклон, как показалось, даже хотел галантно поцеловать мне руку, бригадир маляров Соколова — та без особых церемоний заявила, что отныне будет работать только с прорабами-женщинами («мужики, те только выпивать горазды»), даже Шалимов, когда я зашла проверить полы, отложил деревянный молоток и поднялся — верх внимания!

Но доску я заполнила по всем правилам: галантный Николай Васильевич получил «неуд». Хотя качество облицовки было отличное, бригада не выполнила задания. Соколова — «удовлетворительно». И только Шалимов вот уже пятый день подряд получает «отлично»…

У доски, это было в 12.00, собрались бригадиры и немало рабочих, в основном девушки. Я никого не вызывала, но вот уже образовалась небольшая традиция — встречаться в обеденный перерыв. Никаких совещаний, я молча заполняю доску, и каждый бригадир или просто рабочий может потребовать разъяснения.

Вот и сейчас Николай Васильевич, неловко улыбаясь, спрашивает:

— Разве вам, Нина Петровна, не понравилось, как уложена плитка?

— Понравилось.

— Почему же… этот «неуд»?

— Бригада не выполнила задания.

Один парень из его бригады затевает было спор, почему да отчего, ведь отмечается качество. Я терпеливо слушаю, улыбаясь слушают и остальные. Может быть, именно чтобы послушать спор, они приходят сюда. Когда парень замолкает, я говорю, что, если за смену уложить только одну плитку, тогда качество всегда будет отличное. Парень сначала обиженно смотрит на меня, но сразу вместе со всеми смеется.

Потом графу «работа прораба» заполняет Шалимов. Против моей фамилии он ставит «неуд».

— Как так? — теперь уже обижаюсь я. — Ведь паркет я отослала?