Снег в июле

Да, да! Согласна, нехорошо все получилось. Что это со мной стало? Что со мной?! «Завтра все поправишь, слышишь?» — «Слышу». — «Подойдешь сразу утром к Соколовой и при всех, слышишь, при всех, поблагодаришь ее!» — «Хорошо, поблагодарю». — «Только так, с мягкой шуткой. А то привыкла последнее время «дрова рубить». Ведь они твои союзники, настоящие».

Лаврушка соскочил со стула. Исчез… Вечер. Тонкий серп луны, точки звезд, далекие звуки не то музыки, не то пения. Фонари освещают листву. Все приглушено, просто и понятно, буднично. То ли дело юг — резкие силуэты кипарисов, всегда необычный шум моря, крики ночных птиц и небо, темное, низкое, испятненное большими звездами. Все там необычно, интересно. Но почему ровно через две недели так начинает тянуть тебя к будничному московскому лету; вспоминается вдруг острый, дразнящий запах скошенной травы в скверах, гладь Москвы-реки? Что это такое? В чем прелесть сотен светящихся напротив окон — чужих, далеких и по-своему близких? Москва!.. Да-да, шум машин — согласна, нехорошо, и движение вечное — тоже нехорошо. А все равно через две недели тянет к тебе, Москва. Но любить мало, любить мало… Нет, не так — любить, это всегда много. Но любовь доказывают… Чем? Чем я могу доказать? Вон какой маленький мой участок работ: из тысячи домов — один, из десятков специальностей — одна… Винтик! Все это чепуха — поэмы о винтике. Он всегда остается маленьким, сереньким и, самое главное, никому не нужным. Весь этот огромный, запущенный механизм сдачи в эксплуатацию незаконченных домов не нуждается во мне… Надо уходить!

Снова утро. Утро… НЕ УЙДУ!

Глава девятая. Петр Иванович Самотаскин

Он вышел из дому пораньше, знал, как это все делается: конечно, шофер уже прослышал, что его снимают с работы, решил не приезжать. Направился, наверное, прямо в трест или к главному инженеру, чтобы подчеркнуть свою лояльность к тем, кто остается. Ушлый человек!

Но машина, как всегда, стояла у подъезда. Петр Иванович не спеша открыл дверцу, поздоровался. Костя коротко ответил. Машина тронулась.

Сначала ехали молча, но Петр Иванович знал, что Костя не удержится, обязательно затеет разговор. Так и случилось.

— Петр Иванович, там слушок прошел по тресту… — Водитель посмотрел в зеркальце, и Петр Иванович снова увидел всезнающие глаза.

Петр Иванович промолчал.

— Будто вы уходите? — Водитель небрежно одной рукой правил рулем.

Петр Иванович уже приготовился ответить свое обычное «да-нет», но вдруг, словно не он, а кто-то другой, начал рассказывать. Конечно, не следовало откровенничать, но эта одинокая бессонная ночь, когда лежишь с открытыми глазами, стрелки часов словно застыли и рассвет все не приходит; когда думаешь, что рассвет и не придет, навсегда останется ночь; когда в сотый раз уже изничтожил себя за то, что так прост и неловок был с Важиным, и начал уже сомневаться во всем, что поддерживало в это трудное время…

Костя молчал, только когда уже подъехали к тресту и Петр Иванович открыл дверцу, он тихо, без нажима сказал:

— Я тут постою… может быть, вы захотите поехать в главк.

Странно, почему ему все казалось, что у Кости нагловатые глаза, ничего подобного, всезнающие — это точно.

Костя видел, как управляющий медленно поднялся по ступенькам, вошел в трест. Вот и все! Еще вчера Костя был готов признать, что он ошибался: есть стоящие люди, которые думают не только о личной выгоде, а вкладывают в работу душу, и новый управляющий именно такой человек. В конце концов не так уж важно, много таких людей или мало, главное, что они есть… И что же — выгнали! То есть, если стоящие люди и появляются, им сразу дают от ворот поворот. Не засоряйте, милые, нам мозги, уходите подобру-поздорову.

Вот так!