Снег в Техасе

Посещение парижской Тургеневской библиотеки было почти безрезультатным. После настоятельных просьб и демонстрации витиеватого письма, написанного Василием Васильевичем, Марка допустили в архив. Папка, на которой значилось «Ольга Широкова. 1922–1938», содержала всего несколько листков. Это были рукописные тексты нескольких последних стихотворений и наброски к ненаписанной пьесе о Пушкине. Все это было давно опубликовано и широко известно.

– И это все? – вырвалось у Марка. – А где же остальной архив? В нем было не меньше двухсот листов…

Библиотекарша, Наталия Семеновна Липшиц, работала в библиотеке всего несколько лет. До того она была экскурсоводом в Петербурге, в Пушкинском музее на Мойке. Ее взяли по конкурсу, после смерти старейшей сотрудницы Антонины Ивановны Бранденбург, проработавшей в библиотеке больше пятидесяти лет.

Наталия Семеновна повела Марка к картотеке, выдвинула ящичек на букву «Ш». В разделе «Широкова» значилось 205 документов. На последней карточке размашистым почерком было написано: «Архив взят для перевоза на хранение в Амстердам 3 сентября 1939 года». Подпись не читалась. Марк аккуратно сфотографировал карточку цифровой камерой.

Следующим по плану у Марка значилось посещение Префектуры полиции. Площадь перед собором Нотр-Дам была запружена машинами с мигалками, которые сновали по всем направлениям без видимой системы. Пройдя вдоль стены, Марк вошел в огромное старинное здание. Пожилой сержант в стеклянной будке был холодно любезен.

– Ваши документы, месье. Сожалею, но директор департамента по связям с прессой сегодня вас принять не сможет.

– Но у меня есть договоренность…

– Сожалею, месье. Директора департамента срочно вызвал министр…

Приняли Марка лишь на третий день. Сидя за огромным письменным столом красного дерева с бронзовыми инкрустациями, начальник лениво перебирал бумаги, которые разложил перед ним Марк.

– 1937 год… Подумать только… Меня еще и на свете не было…

Марк сочувственно хмыкнул.

– Надо запрашивать архив. А начальник архива как раз в отпуске. Но что-нибудь придумаем… Позвоните по этому телефону через неделю…

Через неделю Марк был опять в вестибюле Парижской префектуры. Сержант – на этот раз это был молодой африканец, – взглянув на водительские права Марка, белозубо улыбнулся.

– Вам пакет, месье, – и протянул Марку большой голубой конверт.

Марк вскрыл конверт у себя в комнате в гостинице. На стол высыпались ксерокопии машинописного текста. К первой странице была прикреплена карточка:

«С наилучшими пожеланиями…

Директор департамента по связям с прессой…»

Марк зажег настольную лампу – день был сумрачный, в открытое окно, через занавеску, струился тусклый свет – и погрузился в чтение. Присланные ему документы были копии протоколов допросов, учиненных Ольге Леви (урожденной Широкофф) в Парижской префектуре 22 сентября 1937 года. Краткое резюме этих допросов имелось в папке Василия Васильевича. Но эти протоколы были куда подробнее. Стенограф сумел записать каждое слово. Марку показалось, что он сам сидит в маленькой, жарко натопленной комнатке с занавешенными окнами и, не отрываясь, смотрит на маленькую седую женщину с большими голубыми глазами…

…Следователя он не видит – тот сидит спиной к нему, но Марк его легко представил – маленький, лет сорока, в поношенном пиджачке, лицо невыразительное, тонкие усики над верхней губой. А в углу комнаты, за другим столом сидит человек в синей полицейской форме. Это стенограф, он непрерывно пишет, покрывает страницу за страницей крючками и закорючками.

Голос у Ольги низкий и сипловатый. Говорит она пофранцузски бегло, но, как все русские, твердо произносит букву «р» и не всегда делает льезоны[1] между согласной и гласной.