Снега метельные

Ирина поднялась с постели, прислушалась к ровному дыханию мужа, накинула платок, надела пальто. Грачев не пошевелился. Она нагнулась к Сашке, тихонько поце­ловала его и подняла узел. Несколько мгновений она смотрела на бледное лицо Грачева. В слабом свете утра увидела его сдвинутые брови, твердо сжатые губы. Он дышал глубоко и ровно. «У меня всё решено, я сплю спокойно,— как бы говорило его дыхание.— Я сплю и ничего не вижу, ни тебя в пальто, ни твоего узла. Если я открою глаза, то увижу и окликну тебя. Но я не открою...»

Ирина толкнула дверь, узел с суконным шорохом за­дел за косяк. Грачев перестал дышать, слушал и ждал, не всхлипнет ли она, не вздохнет ли?..

Занималась заря, лиловая, зимняя. В комнате пахло полушубком, бензином, чем-то шоферским, как ему пока­залось, душным, неистребимым.

25

Женя до утра ворочалась, не спала и встала с голов­ной болью. Она решила уехать отсюда, сбежать. Бегство не входило в ее жизненный план, но сейчас она убеди­лась, слишком рано попыталась взять судьбу в свои руки. Не может она подчинить обстоятельства своей воле. Не доросла. Есть какой-то возрастной рубеж, когда человек начинает планировать разумно, умеренно, в соответствии со своими возможностями. Совершенно­летие— всего лишь формальный признак. Слишком рано оторвалась она от дома, выскочила из-под родительской опеки.

«Какая ты еще зеленая»,— сказала Ирина. Не надо обижаться на правду, надо терпеливо снести обиду и честно признать: да, зеленая.

Взрослые люди как-то умудряются жить самостоя­тельно, без отца с матерью, но Жене пока никто и ничто не заменит родителей.

Она знает, сбегать нехорошо, но что делать, если у нее каждый день новые огорчения. Она уже замучилась от своих промахов. И пусть ее побег станет последней точкой в ее неудачной целинной судьбе. Столько ошибок, столько терзаний, нет больше сил ко­пить их и переносить.

Едва сошли утренние сумерки, Женя пошла к аэро­дрому. Зеленый, на разлапистых лыжах самолет привез почту и двух командированных в новых тулупах. Женя подъехала к самолету на почтовых санях и, пока выгру­жали посылочные ящики, пакеты и бумажные мешки с письмами, дрожала от холода и нетерпения. Она боя­лась: вдруг подойдет кто-нибудь из хороших знакомых, из бывших ее больных. Или сам Николаев полетит в об­ласть встречать праздник. Начнутся расспросы, куда и зачем, а что она скажет? Солжет, конечно. Ей пожелают от чистого сердца хорошо отдохнуть, весело провести время и, конечно же, поскорее вернуться. Будут улы­баться ей открыто и простодушно, будут ждать, а она об­манет...

Наконец почту сгрузили и молодой парень в белой шапке, аэродромный начальник, он же диспетчер, авиа­техник и сторож, скомандовал Жене: «Лезь, рыжая!»— и Женя полезла в высокую овальную дверцу. Пилот в ун­тах, в пухлой куртке, испещренной молниями, взял дере­вянную кувалду и начал бить по стонущим промерзшим лыжам, видно, проверяя их прочность. Перед Женей он приостановился, оглядел ее с головы до ног, словно раздумывая, стоит ли ее брать, ведь бежит девка с цели­ны, с помощью авиации, однако ничего не сказал, только подмигнул с улыбкой, дескать, держись веселей, чего нос повесила, и с гулом плотно захлопнул дверцу.

Мотор затрещал, самолет задрожал, как в ознобе, и мягко заскользил вперед. Женя примостилась на стылом металлическом сиденье, подышала на стекло, протерла варежкой дырку в наледи и стала смотреть вниз, на слепящую белизну. Самолет сделал круг над поселком. Мелькнула полосатая, набухшая от ветра кишка на мачте, пронесся домик медиков, заброшенный-брошенный, даже дыма из трубы не видно... Двухэтажный рай­ком, Дом культуры, маленькая больница, вагончик-гастроном, автобаза с машинами, похожими на жуков. Все медленно плавно ушло назад, в прошлое.., Женя не стала грустить, все ее горести остались там, далеко внизу, в Камышном, она летит в будущее на крыльях в прямом и в переносном смысле.

Посадка в Джетыгаре, в Денисовке..., И вот белые, заснеженные улицы Кустаная под самым крылом и аэро­порт с большими самолетами. Отсюда — двадцать часов поездом.

За три месяца разлуки Челябинск, как показалось Жене, необычайно вырос. Дома стали выше. И хотя Женя понимала, она просто-напросто отвыкла от высоких, многоэтажных зданий, тем не менее город показался ей второй Москвой. Родной, громадный, красивый Челя­бинск!

Она приехала утром седьмого ноября, в тот торжест­венный час, когда на центральных улицах строились ко­лонны с красными флагами и транспарантами. Троллей­бусы не ходили, и Женя долго брела по улице, кособочась под тяжестью чемодана. Репродукторы гремели маршами и звонкими призывами, улицы перекрещивались красны­ми полотнищами с белыми словами приветствий.

Женя не дала телеграммы и по лестнице поднималась в предвкушении нежданной встречи, представляла, как засияют, заулыбаются отец с матерью, начнут ахать, руками всплескивать и хлопотать возле Жени, как ее получше усадить, чем угостить, что подарить.