Снега моей души

Наконец, всё было приведено в готовность: одет, оружие закреплено сбоку рюкзака, рюкзак стоит около ног. Достав карту, Сергей ещё раз, сам не зная почему, просмотрел предстоящий маршрут. Его взгляд, уколовшись о черную точку развилки трассы, заспешил по коричневой линии старой дороги, изредка перепрыгивая через синие жилки ручьев, которые её пересекали, останавливаясь только перед красно-коричневым нагромождением горизонталей, обозначавшим спуски или подъемы, и, иногда, подползая, как бы осматриваясь, к треугольникам, изображениями которых маркировались вершины гор, стоящие вдоль дороги.

Лишь в одном месте, почти у самого прииска, неутомимый в своем движении, взгляд остановился, как вкопанный. Его прыть не смогла преодолеть коричневую темноту обозначения некоего узкого пространства в рельефе – распадка с высокими, почти вертикальными стенами. Синяя жилка ручья вырывалась из этой темноты прерывистым пунктиром пересыхающего потока. Суурэн-Ытэрэр.

И сразу же явственно, как только что произнесённое, Сергей услышал: «На русский переводится это… Э-э-э… сейчас-сейчас… Во! Ручей Лающей собаки…Но, сдаётся мне, что Зародний там не пропал. Он оттуда не вернулся…»

Вздохнув, он упаковал карту, ещё раз осмотрел снаряжение и, натужно подняв рюкзак на плечи, принялся подгонять его подвеску. Наконец, затянув всё, что полагалось затянуть и, ослабив всё, что было необходимо ослабить, Сергей постоял, выравнивая дыхание. Затем, попрыгав несколько раз на месте и покачавшись из стороны в сторону, он начал движение к синей параболе первого перевала, который виднелся километрах в пяти. За этим перевалом начинались разноцветные, черно-жёлтые горы хребта Селлях.

Дорога приветствовала его первые шаги хрустом гальки под ногами и шелестом раскачиваемого ветерком тальника, зелёной стеной стоящего вдоль обочины.

Сергей почти всю дорогу, благо путь был несложный, обдумывал странное поведение водителя, пытаясь привести различные аргументы и строя догадки, но, ни к чему конкретному так и не пришёл.

А дорога, если так можно назвать то направление, по которому двигался путник, баловала. Промытые многочисленными ручьями ямы и канавы, которыми изобиловало серое, измождённое, давно не знавшее скальпеля дорожных ремонтных машин, тело старой дороги, легко обходились. Ни о каких завалах упавших деревьев и речи не было – тоненькие стволы придорожного тальника не могли создать ничего подобного, а редкие лиственницы, что упали, подмытые потоками воды или времени, переступались сходу.

Просматривался путь далеко вперёд, что позволяло идущему четко планировать темп и характер своего движения. Если впереди был подъем в гору, а это, как правило, были так называемые «тягуны» – длинные, равномерные повышения высоты склонов гор, то движение немного замедлялось, если спуски – темп оставался прежним.

Роль единственного минуса, сводившего на нет всю ту лёгкость, с которой Сергей каждое утро начинал свой путь, играло солнце. Его мягкий, слегка розоватый из-за прозрачных туманов, свет, осторожно будивший путника утром, к обеду становился ожесточённо-злым демоном. Лучи солнца, ласкавшие в дуэте с прохладным ветерком лицо утром, помогая бодрости занять место уходящего сна, к обеду резали, нет, полосовали это лицо острой бритвой. А к ночи снова, сменив буйство характера на кротость, становились ласковыми, обманывая.

По сути, ночей-то, как таковых и не было. Было два-три часа ослепительной темноты, которая разом, безо всякого там красочного перехода, называемого рассветом, становилась светло-розовой мглой. Солнце выпрыгивало из-за сопок стремительно, будто желая посмотреть, а всё ли у него, Сергея, в порядке. Следующим, кто присоединялся к пляске его лучей, был легкий ветерок… Ну, а дальше всё шло по известному уже сценарию.

Одиночество путешествия не тяготило Сергея. Скорее, наоборот, в его душе поселилась тихая и неосознанная радость от того, что впереди было ещё много дней, на протяжении которых общения с себе подобными у него не будет.

– Даже если очень, фьють-фьють, сильно захочу! – он буквально пропел эту фразу, давая выход, переполнившему его душу, восторгу.

Осознанное одиночество было подкреплено полным отсутствием какой-либо живности на всём участке пути, который он успел пройти, а это совсем не мало – почти девяносто километров дремучих гор и тайги, по старой-престарой, двадцать лет, как брошенной дороге, нет, скорее – тропе. Лишь однажды, где-то далеко внизу, у ручья посыпались камни… Но это мог быть самопроизвольный сход грунта, который часто бывает у подмытых берегов ручьев и рек.

Впрочем, живность всё же была – комарики. Мелкие, рыжие комарики. Эти странные существа появлялись вблизи водоёмов любого происхождения: ручьев, речек, луж или болотных бочажков. Почему он окрестил их странными?