Снега моей души

Мы всегда приезжали с отцом в устье маленькой речушки, со странным названием Сахара, в сентябре. Не очень широкая – не более двадцати метров, лохматая от множества небольших каменистых перекатов, она стремительно несла свою мутноватую от золотистых песчинок бирюзу к зелени вод большой Реки. Разноцветные галечные косы её берегов обрамлялись огненно–оранжевым осенним пожаром засыпающей лиственничной тайги. Место слияния двух рек было открытым, каким-то невозможно–чистым. Почти домашним уютом веяло от старого древесного завала на выносной косе, омываемой водами двух рек. Старые стволы этого завала нагревались на солнце и пахли вымытой, чистой древесиной с привкусом хвои и смолы – как полы в светлой и просторной горнице. Солнечные лучики били сквозь беспорядок этих стволов, и было видно, как колышутся от прикосновений теплого ветра ниточки паутинок, что неслись по воздуху из тайги, да и застряли, зацепившись.

Противоположный от впадения речушки берег Реки был высоким, почти отвесным и блестяще–черным. Абиссиновую черноту ему придавали пласты каменного угля – Река в этом месте уткнулась своими водами в огромный угольный массив. Уткнулась, да и обогнула его – ушла на мягкие, податливые галечники. Так образовалось наше Место.

Целью наших ежегодных визитов в это Место была рыбалка. А точнее сказать – сезонная заготовка хариуса под засолку, как говорили, «в запас под зиму».

Жили мы не зажиточно, впрочем, как и все в те времена. «Те времена» – это середина шестидесятых. Северо–восток Якутии. Рабочий поселок горнодобытчиков. Пять или шесть улиц, старый клуб, школа. Из дорог – только Трасса. Трасса насквозь проткнула своей пыльностью поселок и шла дальше – на прииск и золотодобывающие полигоны.

Золото – это государственные дела, строгости всякие. Колючие взгляды из-под кокард, усталые – из-под ушанок или косынок. Рев промывочных приборов, гул воды гидромониторов, скрип телеги, что развозила воду по поселку, звон колючей проволоки на сгнивших столбах в распадках…

О золоте – в следующий раз, а сейчас о жизни. О ней – настоящей, лишенной ярких красок, громких звуков, угловатой и твердой на ощупь. Эта жизнь не баловала – смотрела и спрашивала строго, безо всякого снисхождения. Вот и ехали, плыли, шли мальчишки с отцами за добычей для семей.

Итак – наше Место. Маленький, белобрысый, шмыгающий носом человечек на берегу, в больших болотных сапогах с противогазной сумкой через плечо – это я. Руки мои, которые крепко держат бамбуковое удилище, все в трещинах – цыпках. Эти цыпки – результат переохлаждения рук в воде. Они от постоянного общения с солью при закладке рыбы в бочонки, от холода лодочного мотора, от углей костра, от ружейной и моторной смазки. Они – последствие трудной, далеко не детской работы.

Все русло речки пестрело большими и малыми камнями – было перекатным. Надо было очень осторожно заходить на середину потока, чтобы «облавливать» оба берега. Течение тут было довольно шустрое, и опасность быть им поваленным реально существовала.

Я быстро приловчился заходить на середину речки – шел от камня к камню, балансируя руками над потоком. Вот только брызги от бурунов сильно студили ладони рук.

Отогрев ладошки дыханием, я насаживал червяка на крючок и забрасывал уду на стрежень течения, плавно выводя поплавок за камни – там, в тишине, стояла рыба.

Раз! Удар хлестко отдавался в локтях – это попадался приличный «дурак». «Дураками» мой отец называл хариуса. Это слово не было ругательным – оно произносилось с уважением. Большая и сильная рыба, но… не совсем умная, раз попалась, – так это надо было понимать.

Поймав рыбу, я ловко снимал её с крючка и забрасывал в противогазную сумку. И так – до заполнения. Когда рыба уже не вмещалась в сумку, я выходил на берег, вытряхивал содержимое в деревянную кадушку, которая стояла в воде, обложенная камнями – чтобы не утащило водой, и садился пить чай. С сахаром!

Пара-тройка кружек и снова в поток. И так до вечера. А вечером начиналась очень неприятная процедура – чистка и засолка пойманной за день рыбы. Я не любил эту процедуру и всегда торопился, а отец чистил рыбу основательно – даже жабры вырезал, чтобы не пропал улов. Все дело в посоле рыбы, его мы делали слабым – сберегали аромат рыбы. А это накладывало особые условия на хранение и транспортировку рыбы до ледника. Ледник – это землянка со льдом, где летом содержались запасы мяса и рыбы. Холодильников в нашем поселке не было ни у одной семьи.

В тот день все шло, как обычно. Ранний подъем, умывание водой из реки, завтрак и – айда на течение!

Звук, который я услышал, был мне незнаком. Тугой шлепок, а затем шорох. И снова тугой шлепок. И снова шорох.

Шлёп–ш–ш…

Шлёп–ш–ш…

Я завертел головой, пытаясь определить источник звука. Звук шел от реки из-за поворота. Что-то там шлёпало, а звук, отразившись от угольного зеркала противоположного берега, летел ко мне.

Увидеть что–либо на Реке мешало солнце – оно било лучами прямо по глазам. Даже чернота угольных стен еле просматривалась в этом сиянии.

Шлепки приближались – на изгибе поворота уже угадывалось движение.