Снегири на снегу (сборник)

– Браво-брависсимо… – угрюмо откликнулся Ренике. – Когда они догадаются, то мы в одночасье обретем кучу злейших врагов, которые будут норовить всадить нам нож в спину. И нам придется перебить их, как бешеных псов.

– А как же другие страхи? Боли, смерти? Эти страхи разве позволят им схватиться за нож?

– Потеря веры может пересилить страх смерти или боли. Даже у трусливого ублюдка. Для него потеря веры – это потеря надежды на жирный кусок. Какая другая у него вера? У животного только инстинкты – жрать, пить, размножаться… Не дай ему этого – развивается бешенство. А что мы им желаем дать? – Ренике незаметно перешел на менторский тон. – Недочеловекам? Жизненное пространство необходимо арийской нации, поэтому никакой новой России, свободной от большевиков, не будет. Ни царя для монархистов, ни хутора с плодородным черноземом для этого… как это у русских…

– Кулака!

– Да, так, кулака… – Ренике задумчиво уставился в пол и, немного помолчав, добавил: – Изменник предаст снова, уголовник опять украдет. Возненавидев нас, они, может, сами в нас нож не всадят, а вот переметнуться, опять же за жирный кусок или из обиды, что они обмануты, побежать служить тому, кто всадит, – это обязательно. Нам бы не прозевать сей момент, когда он посетит чертово славянское отродье.

– Вы – незаурядный философ, Ренике! Но ведь для того и существует ваша служба, гауптштурмфюрер, чтобы не прозевать?

– Их не надо концентрировать. Прореживать самым беспощадным образом. И не делить это быдло на ублюдков и умников. Все они – скот! – Ренике с еще большей злостью ударил по спинке стула.

В дверь легонько постучали, и на пороге с подносом в руках возникла улыбающаяся Анна.

– Кофе и бутерброды, господа офицеры!

– Поставьте туда, – ткнул Ренике пальцем на кругляшок карточного столика. – Свободны, фройляйн!

Тут же стерев улыбку с лица, Анна выскочила за дверь.

– Вы суровы, Ренике, даже с прекрасными соотечественницами.

– Справки навели? – гестаповец тяжело посмотрел на представителя абвера.

– Ренике, дорогой, о чем вы? – Заукель рассмеялся: гауптштурмфюрер так старательно изображал из себя интеллектуала, что прокололся на элементарном. – Обыкновенная логика! Разве в администрации лагеря может работать славянка?

– Фольксдойч, но из местных, – автоматически вырвалось у гестаповца, только после этого сообразившего, насколько глупо он сдал свою связь. Во всех смыслах.

ГЛАВА 4. КРЮКОВ

«А если я все-таки сбился?» – первое, что ударило болью в голову, когда перед глазами снова возникли, как в размытом тумане, копошащиеся на снежном насте красногрудые птицы. Человек попытался сосредоточиться. «Почему я так спокоен… Нельзя мне сейчас этого… Нельзя… Голова…» Он снова приказал себе шевельнуться. Это удалось не с первой попытки. Но удалось: птицы с шумом вспорхнули, пропав из поля зрения. Удалось приподнять голову: вертикальная белая поверхность медленно повернулась – к своему горизонтальному естеству. И снова человек обратился в слух – до последней клеточки. Нет, вокруг по-прежнему разливалась тишина, только где-то рядом гомонили птицы. «Ольха! Поле… Был ручей…»

Человек закрыл слезящиеся глаза и вновь попытался сосредоточиться. «Ручей… Это было утром… Конечно, утром… Сутки на снегу не выдержать… Значит, сегодня утром, а сейчас…» Он с трудом разлепил опухшие веки, снова приподнял голову. Тень от ольхи на снегу вытянулась… Подсказывала, что время ушло от полудня и ушло заметно. «Значит, скоро накатятся сумерки, потом подступит ночь. И он останется с ней один на один. Значит, надо сейчас же вставать. И идти. К лесу. Тень от ольхи… Паутина серых полос на режущем глаза снегу… Она еще не показывает на запад… И не покажет – темнота проглотит ее быстрее… Но если пересечь поле до темноты, то можно успеть увидеть другие тени, много теней, четких и уверенных, более устремленных к западу, чем эта бледная паутина от ольхи. А утром был снег… И хлопья скрывали следы…»