Снегурка

Ослабевшими от горя руками Степан положил жену обратно на снег и зачем-то стал застегивать расстегнувшуюся пуговицу на ее тулупе. Пальцы замёрзли, не слушались и соскальзывали с петли. Из груди Степана вырывались рыдания и хрипы. Он всхлипывал, закусывая губы до крови. И тут внезапно из-под тулупа Анфисы послышалось тихое кряхтение. Мужчина замер, прислушиваясь, а потом резким движением распахнул полы Анфисиного тулупа и ахнул от удивления. Платье жены насквозь пропиталось кровью, а между ее ног лежал ребёнок, до сих пор связанный с нею толстой пуповиной.

– Господи-Боже! – воскликнул Степан, прижав ладонь к губам.

Ребенок был жив. Взмахнув тонкими ручками, он отчаянно и громко закричал. Этот звонкий, надрывистый, живой голосок разбил оцепенение Степана. Не задумываясь, он наклонился к ребенку и зубами перегрыз пуповину. Потом скинул свой тулуп, закутал в него младенца и со всех ног побежал к дому. Степан боялся, что, пока он бежит, ребенок задохнется внутри тулупа, но открыть его он тоже не мог, мороз стал до того сильным и трескучим, что голая, покрытая потом спина Степана тут же заледенела, а его борода, ресницы и волосы покрылись белым инеем.

Он забежал в дом, не чувствуя ни рук, ни ног и, бросив тулуп с ребенком на стол, упал на колени и завыл от боли. Замерзшие конечности ломило, лицо и спину жгло огнем. Боль в теле смешалась с болью душевной, и от этого всего из глаз Степана снова покатились слезы.

– Анфиса, Анфисушка… – катаясь по полу и захлебываясь слезами, повторял он.

А потом из тулупа послышалось тихое попискивание ребенка. Степан замолчал, тяжело поднялся с пола, взял спички и зажег керосиновую лампу. Только после этого он развернул тулуп. В мягком свете лампы, он, наконец, рассмотрел, что Анфиса выродила девочку. Новорожденная громко кричала, широко разевая маленький беззубый рот, тельце ее стало ярко-красным от напряжения, тощие ручонки с растопыренными пальцами, нервно тряслись. Степан поглядел на девчонку и тяжело вздохнул.

– Заморозила ты, значит, мамку, и орешь теперь? Из-за тебя моя Анфиса погибла. Не девчонка ты, а Снегурка бездушная! Ух, вот я тебя саму сейчас на мороз-то вынесу, околевай там. Была бы парнем, ещё бы оставил тебя при себе. Помощник, как-никак. А ты-то, девка, зачем мне нужна?

Степан взял кричащую девочку на руки. Она, крошечная, как цыпленок, целиком уместилась на его широкой ладони. Похныкав, девочка вдруг притихла, почувствовав живое человеческое тепло. Сунув кулачок в рот, она принялась сосать его, громко причмокивая. Степан поднес ребенка к двери, распахнул ее, запуская в дом облако белого пара, но остановился, опустил голову. Дверь захлопнулась.

– Да что же я, зверь что ли какой? Убийцей никогда не был и не буду. Раз ее сам Карачун пожалел, не заморозил, пусть живет дите. Отдам ее кому-нибудь из деревенских баб, воспитают. Мне она точно не нужна.

Степан, как сумел, закутал уснувшую девочку в одеяло и положил кулек на кровать. А сам накинул тулуп и побежал за Анфисой.

***

Жену Степан любил до одури. Бывало, Анфиса только взглянет на него, а он уж весь горит огнем, Анфиса едва нахмурится, а он уж бежит, подарок ей несет, Анфиса лишь взмахнет платком, а Степан уже играет ей на балалайке, чтоб та плясала. Красивая, большеглазая, полная и румяная – она была для него идеалом, за нее он, не раздумывая, готов был отдать свою жизнь, ради нее он, наверное, мог убить.

Он добивался ее два года. Она на Степана поначалу совсем смотреть не желала, потому как в другого парня была крепко влюблена. Степан своих чувств не скрывал.

– Пойдешь за меня, Анфиска? – постоянно спрашивал он.

– Не ходи за мной, Степа! Даже если ты один из всех парней в целом мире останешься, я и тогда на тебя не взгляну! – смеялась ему в лицо Анфиса.

Родителей у Анфисы давно померли, ее вырастила бабка. Надзору за ней надлежащего не было, поэтому вела она себя вольно, не как другие девки. Гуляла допоздна, бесстыже целовала парней, распускала косы и смеялась громко, запрокинув голову. Степана эта ее вольность только пуще манила и влекла. В Анфисе бурлила и кипела жизнь. Жизнь всегда притягивает, даже больше, чем красота. Катерина, мать Степана, все ворчала, глядя, как сын из кожи вон лезет из-за распутной соседской девки.

– Готовых невест – полная деревня. Девок красивых – тьма тьмущая. Любая за тебя, Степушка, пойдет, только пальцем помани.

– Мне любую не надо, маманя, – мечтательно отвечал Степан, дерзко откидывая назад свои черные, как смоль кудри, – Я Анфису люблю. Мне только она нужна, одна-единственная.

– Ты-то любишь, а она-то сама тебя любит? – ехидно спрашивала Катерина, и сразу же сама себе отвечала, – То-то же. Ей-то ты больно нужен! Даже не смотрит в твою сторону. Да и распутная она какая-то! Глаза у нее больно уж блестят. Видела я раз на празднике, как она с парнями пляшет, как им улыбается, глазищами своими зыркает! Парни вокруг нее, точно пчелы вокруг меда, вьются.