Снегурочка для босса

Тем временем Морозова явно раздражают собственные трусы-боксеры. Он прерывает свои сумасшедший жадный поцелуй, тяжело дыша мне в шею, и какое-то время шарит рукой в попытке нащупать просвет между нашими телами. Но у него, естественно, ничего не выходит.

— Матвей… — выдавливаю я задыхающимся тонким голосом. — Ты хоть понимаешь, что делаешь?..

— М-м..? — его низкая хрипотца отдаётся приятной вибрацией где-то в моих ключицах и словно целует сердце своими звуками. — Я так хочу тебя… и ты меня тоже хочешь… Даже плевать, почему мы спим с тобой в спальном мешке вместо кровати… и как нас занесло в поход, когда я только был в сауне… говоришь, в соке что-то было?.. Давай поговорим об этом позже, хорошо?.. — шепчет он и раздражённо дёргает крепкий шов горнолыжных брюк: — Да где эта эта ч-чёртова молния, ну?!

Я потрясенно качаю головой, пытаясь разглядеть лицо нависающего надо мной Морозова.

— Нет, Матвей, это не то, что ты думаешь! Давай лучше встанем и выберемся из этой штуки…

Он застывает на долю секунды, а затем, даже не дослушав, перебивает:

— Нет, Ника! Только не сейчас… — его речь больше похожа на один низкий, мучительный стон, который задевает в моей душе какие-то болезненно-чувствительные струны. — Останься со мной! Я для тебя всё сделаю… обещаю… — и он вдруг взахлёб принимается перечислять мне на ухо глубоким соблазнитеььным шёпотом странные вещи: — Назначу тебя официальным символом моей группы, как ты и хотела… потом ты получишь свой офис в клубе и пассивный гонорар от любой рекламной компании и каждого нашего концерта… станешь известной… Ника… Останься со мной, зачем тебе уезжать в Италию..? Перестань дразнить и мучить, милая… ну же… настоящая муза должна вдохновлять любовью, а не циничной драмой…

Я слушаю этот страстный бред, и с каждым его словом мои глаза становятся всё больше и больше… пока до меня не доходит одна простая вещь.

Морозов сейчас говорит не со мной, а скорее со своей первой любовью.

С Павлиной…

В тот период, когда они встречались.

По какой-то ужасной насмешке судьбы наши образы попросту смешались в его помутненном от лихорадки сознании и заставили приписать мне несвойственные желания.

И это приводит меня в полное отчаяние.

Я уже почти собираюсь с негодованием оттолкнуть его, но Морозов вдруг отчётливо произносит:

— Не делай этого с нами… — и с какой-то безнадёжной нотой, словно уже смирился с поражением, добавляет совсем тихо: — Ты так нужна мне.

Эта фраза парализует меня. Просто наповал. Как будто не Павлина, а именно я действительно когда-то причинила ему огромную боль и заставила страдать.

Что за безумие такое заразное?

Понятия не имею, почему… оно словно нажимает на моем сопротивлении кнопку «стоп». Переворачивает все чувства и мысли вверх тормашками, заставляя взглянуть на нашу ненормальную ситуацию совсем с другой стороны.

Морозов спас меня в той расщелине после снежной лавины. Оберегал, как мог, несмотря на то, что ему противопоказано нарушать режим постравматической реабилитации…

И пострадал из-за этого.

Я не прощу себе, если оттолкну его в таком расшатанном состоянии. Но не из жалости или какой-то там условной благодарности, а по другой причине.

Потому что он тоже нужен мне.

И потому что я его люблю.

Люблю, как единственного мужчину во всем мире. Как мужчину, с которым хотела бы… стать женщиной. И с которым мечтаю связать свою жизнь, несмотря на все его тайны и непонятные отношения с бывшей.

Увы, я не могу найти для него тут ни лекарств, ни каких-то комфортных условий. Но зато могу дать ему то, в чем он нуждается прямо сейчас.

Себя…

Все эти мысли пролетают в моей голове очень быстро, больше на уровне эмоций, чем логики. И всё же мысль проверить, что там у него всё-таки с температурой, успевает вынырнуть на поверхность буксующего разума и достучаться до него. Поэтому я без всяких предисловий притягиваю голову Морозова к себе и, за неимением градусника, попросту касаюсь его лба языком.

Он горячий, это факт. Но не настолько бешено-опасно, как мне показалось вначале спросонья. Скорее около тридцати девяти градусов, чем выше.

Пока я молча анализирую тактильную информацию своего языка, сам Морозов воспринимает мою диагностику с большим воодушевлением.

— Ника… — шепчет он возбужденно. — Моя Ника…

Его бёдра настойчиво полируют меня волнообразными движениями, и я в инстинктивном испуге вечной недотроги упираюсь под курткой руками в его голый горячий живот. Пальцы нащупывают твёрдые кубики пресса… и от следующего толчка соскальзывают ещё ниже, цепляя резинку мужских трусов.

А его содержимое будто того и ждёт!

Резко распрямляется тугой бархатной пружиной и ложится ровно между ног поверх моих тонких трусиков. Как влитое.

— О-о…

Стон взволнованной беспомощности вырывается у меня сам по себе. Но привычка строго контролировать себя берет свое, и я сразу же прикусываю губу, обрывая его.

А вот у Морозова прямо-таки остатки крыши срывает.

Он впивается в мои губы жадным страстным поцелуем и терзает их в одном ритме с толчками бедер, вжимающих меня в пол.

Быстро, сильно, остро…