Снежинка

Голова отяжелела от выпивки, а я ее и не удерживала. Сложилась пополам на стульчаке, так что живот касался внутренней поверхности бедер. Передо мной открылся перевернутый обзор места, которое я впервые побрила несколько часов назад. Раньше я только подравнивала жесткие волосы, перебирая их и приглаживая, будто мать, состригающая локоны своего малютки. Неужели у всех лобок после бритья розовый, в красных точках и похож на ощипанную курицу? Губы с редкими волосками, которые у меня не получилось достать бритвой, выглядели как кончик слоновьего хобота. Над ними, свесившись набок, торчал язык. Раньше я его не замечала. Неужели он всегда там был и высовывался из этой бороды?

Вот бы рядом оказались другие девчонки, как когда все набиваются в одну кабинку, чтобы распить припрятанные в сумочках миньоны и по очереди пописать. Кажется, побрилась я зря: никто, даже пьяные девчонки, украдкой не оценит, в какой презентабельный вид я себя привела. Обычно я спускаю трусы в последнюю секунду и сдвигаю ноги, чтобы спрятать свое гнездо, или вообще избегаю таких ситуаций, дожидаюсь снаружи и завязываю притворную дружбу с туалетной смотрительницей, которая сидит на табурете, раздавая квадратики туалетной бумаги и охраняя свою коллекцию дезодорантов и мятных леденцов.

По правде сказать, подруг у меня так и не появилось. В школе некоторые девочки терпели меня, как терпят приблудившихся кошек. Мне кое-как удалось втереться в компанию, которая тусовалась на задворках сборных домов, но в нее входили и мальчишки, да и продолжалось это всего несколько месяцев. Я сошлась с теми ребятами только потому, что целовалась с парнем из их компании. Когда у него появилась девушка, мы остались друзьями, насколько вообще можно дружить с парнями. Он по-прежнему пытался бросать драже мне в рот, пока девушка ему не запретила. Потом они начали обедать в кафешке, а я побоялась навязываться и стала ходить к сборным домам одна и читать.

Внимательно осмотрев свои излияния, я нажала кнопку смыва. На поверхности водянистого золота поднялась пена, словно на пинте пива. Потом, ерзая на стульчаке, стала взбивать прическу – сначала для объема, а потом уже ради удовольствия, – пока не стукнулась головой о стену кабинки.

Туалетная комната в «Кэссиди» обладала всем очарованием зимнего коровника. В углу под потолком свила гнездо какая-то птица. Кафельная плитка на стене была забрызгана ее дерьмом. Впрочем, Ширли ко дню рождения Джеймса раскошелилась на новый брусок мыла. Кран смесителя отвалился, поэтому, чтобы включить холодную воду, приходилось поворачивать ржавый гвоздь. Тут требовалась сноровка, так что обычно все ошпаривались кипятком. Рядом с раковиной установили зеркало во весь рост. Встав перед ним, я поразилась, до чего я похожа на беременную: все время забываю втянуть живот. На мне было черное платье в обтяжку и туфли на каблуках, уже успевшие натереть мне ноги до пузырей.

Освещение тут беспощадно. Волосы у меня слипшиеся и сальные, глаза черные, лицо бледное, а ниже все оранжевое от потекшего автозагара. На коленке алел прыщ. Попытавшись его выдавить, я заметила вокруг недобритые волоски. Самое обидное, что сегодня я старалась привести себя в порядок как следует. Честно не пожалела сил. У меня чуть мозг не взорвался, пока я решала, что надеть. К этому вечеру я эмоционально и физически готовилась много дней, даже недель.

Сделав глоток водки с лимонадом, я снова посмотрелась в зеркало. Так-то лучше. Нарцисс наверняка был пьян, когда влюбился в самого себя.

Выйдя из туалета, я подумывала, не найти ли маму, но испугалась, что она втянет меня в очередную свою ссору с Ширли. Мама хотела водрузить на один из столов пирог, приготовленный для Джеймса, но Ширли настаивала, чтобы мамино угощенье оставалось в подсобке, потому что настоящий пирог у нее уже есть. Мамин пирог был монументален: цифра два целиком состояла из вареных в мундире картофелин, а цифра пять – из восьми коврижек черного хлеба: и то, и другое Джеймс обожает. Справедливости ради стоит заметить, что картошку сварили только сегодня, она свежая, к тому же мама любезно предложила сама раздавать пирог и выразила готовность почистить картофелину и порезать хлеб каждому желающему. Ширли опасалась, что в таком случае гости примутся швыряться едой, испортят праздник и разгромят ее паб.

Ширли с мамой никогда не ладили. Еще до того, как мама сбила Джеймса с пути истинного, между ней и Ширли установился какой-то странный дух соперничества. Или ревности, не знаю. Обе они жаждали мужского внимания, и, стоя за барной стойкой, Ширли всегда получала его вдоволь. Но в душе она клуша, и ей не нравится, что мама вечера напролет подкатывает к завсегдатаям, отвлекая их от кружек. Дежурная шутка: когда в паб заглядывает мама, тот закрывается раньше времени.