Снежинка

Спустя еще день утром меня разбудили телеграммой: «Имя твое, – ах, нельзя! Имя твое – поцелуй в глаза». Марина Цветаева. Муза-09». Зная, о какой музе речь, я позвонил Полине и полюбопытствовал, что все это значит.

– Неужели не ясно? – спросила она.

– Пока ясно, что это из посвящения Блоку…

– Какой ты непонятливый! Имя твое, поцелуй в глаза – Блок, имя твое – поцелуй в глаза – Влад.

– А что значит Муза-09?

– Я просто сэкономила на телеграмме. Нынче ведь 2009-й. Впрочем, пусть будет любая цифра, кроме 666…

– А с музой как…?

– Влад, ты придераст! – возмутилась она и бросила трубку.

Меня ее непредсказуемость поначалу шокировала, поскольку была совсем не похожа на хладный рационализм моей жены, который я воспринимал едва ли не как поведенческий стандарт, тем более что тоже считал себя человеком скорее рассудочным, чем эмоциональным. Потом эти выходки стали восприниматься мной даже с умилением, когда в другом человеке и в другой обстановке они меня просто бы бесили. А кончилось тем, что я тоже стал валять дурака.

Это продолжалось довольно долго и принимало разные формы, одна глупее другой.

Пытались, например, общаться с привидением, которое, по словам Полины, якобы живет в их доме. Для этого надо было выйти в полночь на крыльцо подъезда и ждать. Я спросил: сколько? Она ответила: не знаю. Мы вышли на крыльцо и стали ждать. Дух не появился. Появился милиционер и спросил, что мы здесь делаем. «Привидение ждем», – ответила Полина. Страж порядка задумался, а потом заметил, что ожидание привидений к нарушениям порядка, пожалуй, не относится. «Вы не так поняли, – возразила Полина. – Мы ждем привидение Моисея Соломоновича». «Оно что, еврей?» – спросил сбитый с толку милиционер. «Нет, просто в последнее время оно стало хуже выглядеть», – парировала Полина, и милиционер, поняв, что с ней не совладать, тихо ушел.

Скоморошества прекратились неожиданно.

Однажды Полина позвонила в три ночи, сказала, что у нее появилась идея, и предложила приехать. Я чертыхнулся, заказал такси и через полчаса был у нее. Она бросила на коврик декоративные подушки и положила свой любимый стеклянный абажур, который использовала как пепельницу.

– Тебя не беспокоит, что ты ночами встречаешься с женатым человеком? – спросил я.

– Если это не беспокоит тебя, то почему должно беспокоить меня?

– Женщины в таких делах зависят от обстоятельств больше, чем мужчины, – возразил я.

И понял тотчас же, что сморозил страшенную глупость, поскольку уж кому-кому, а мне следовало бы знать, как зависят от обстоятельств мужчины.

У Полины был свой взгляд на проблему:

– Сначала создали обстоятельства, а потом стали ломать голову, как их преодолевать, – заметила она.

Об обстоятельствах я уже не думал.

– У тебя найдется выпить?

– Кажется, водка есть…

– Годится…

Хватив одну за другой пару рюмок, я понял, что на чудачества у меня просто нет сил…

– Влад, ты хочешь что-то сказать?.. Ау, Влад…

Я прислонился к стеллажу с книгами, закрыл глаза и вдруг почувствовал неодолимое желание снять наконец с шеи этот жернов. Странно, право же, почти два десятилетия молча нес его, а тут вдруг подумал об исповеди, по существу, малознакомой женщине, и из-за какой-то глупой реплики о мужских обстоятельствах.

И вдруг, сам того не ожидая, начал рассказывать.

О той рождественской ночи, когда ждал рождение Снежинки, рассказал; о волке, который изнасиловал лису; и о том, как был изгнан на корпункт; о четырнадцати годах разлуки…

И говорил, говорил, говорил…

И тут вышло нечто уж совсем нежданное, то, что случалось только в далеком детстве, о чем я давно запамятовал, что если и существовало, то в теории, и я забыл, как это происходит…

Я почувствовал непонятно откуда взявшуюся влагу на своих щеках. Поначалу меня это даже удивило, и я полез за платком, но ее становилась все больше, и вот она стекала уже по моему подбородку…

Полина опустила мою голову себе на колени.

– Плачь, Влад, плач. – Она говорила спокойно и тихо. – Оправдана твоя слеза. Плачь…

Мы и не заметили, как наступило утро.

* * *

Началось с зеркала. Посмотрев на себя однажды, я увидел некое звероподобное – до предела заросшее и с одичавшими глазами, оставалось лишь гадать, как оно могло приглянуться молодой женщине. Звероподобное было облачено в протертые почти до дыр джинсы и свитер, который таковым можно было назвать лишь условно, поскольку он давно вернулся в изначальную пряжу, грязную и потерявшую цвет.

Сначала я направил стопы к парикмахеру, которая кисло заметила, что голову можно было сначала и помыть, затем в универмаг, откуда вышел нагруженный свертками, тем не менее Полине ухитрился позвонить…

– Информирую, купил костюм, джинсы, свитер и три рубашки.

– Упасть и не подняться, – восхитилась она. – Только давай договоримся, когда ты в следующий раз пойдешь за шмотками, возьми меня.

– Боюсь, это будет нескоро.

– Вот увидишь, тебе это понравится.

На работе мой новый имидж вызвал сенсацию. Наташка Глазова, наш главный специалист по соплям в сахаре, поперхнулась чаем, который пила, главным образом чтобы как можно дольше не браться за судебную хронику, и просипела: