Снежная королева

– Здлавствуй, Кость – вылви гвоздь,– обычно приветствовала его Галка, радуя родителей зачатками поэтического дарования, который у девочки проявился с самого раннего возраста. Родители Костика тоже радовались, что их сын ходит в одну группу с таким одаренным ребенком и только "Кость" не радовался, потому что очередную "кричалку" Галка несла в детсад и совершенно бескорыстно озвучивала ее для всех уши имеющих. Правда, потом девочка подросла и к классу пятому прекратила Костика дразнить почти. То есть регулярно перестала, а стала это делать только когда пребывала в скверном расположении духа, что к счастью с Галкой случалось редко. Девочкой она росла живой и непосредственной. Да и кроме Костика, для ее острого язычка всегда находились объекты, на которые так же следовало обрушить неиссякаемый потенциал поэтического дарования. Тем более что как оказалось для слова "Кость" рифмы подбирать оскорбительные не так уж и просто. Мало их, если уж на то пошло. Раз, два и обчелся. Кость – гвоздь – трость – гость, что там еще? Так что Галка их все быстренько перебрав, начала повторяться, а это уже не впечатляло и звучало не так оскорбительно. Да и подружились они с Костиком, привыкнув по-соседски друг к дружке, ощущая себя чуть ли не братом и сестрой, так что дразнилась теперь Галка исключительно рассердившись за что-то на брата-соседа и особенно при этом рифмы не подбирая:

– Ты, Кость, совсем тупой, да-а-а?– язвительно спрашивала она соседа, когда тот со второго раза что-то не понимал. А жизнь в стране и городке тем временем забурлила, вырвав из "спячки" различные силы, о которых и не подозревали обыватели, застигнутые ими врасплох. Рыночная экономика началась со стрельбой. Перестройка, плавно перетекла в Перестрелку. Трудные времена начались у населения. Как-то дружненько позакрывались промышленные предприятия, почти все в городе и родители Костика и Галки стали безработными. Оба они уже учились в пятом классе и, понимание происходящих перемен было на этом же уровне, однако оба заметили, что как-то скудно вдруг стало на столе. Рацион разнообразием перестал блистать. Он и раньше разносолами не баловал, но тут и вовсе стал скудным.

Родители, вытаращив глаза, метались с утра до ночи в поисках выхода из тупика и папа Галкин – Егор Иванович, первым сообразил заняться спекуляцией. Умотал в Турцию. Вернулся с барахлом из-за бугра и так его удачно реализовал на толкучке, что примером этим убедил и папу Костика, которого мама пилила с утра до ночи, в выражениях не стесняясь. Эдуард Александрович даже в запой однажды ушел, чего с ним никогда до этого не было. Накидался по самые уши с местным сантехником дядей Васей, приполз домой "на бровях" и впервые вел себя в родной "хрущобе" неадекватно. Бузил, короче. На другой день просил прощения и мама высказала ему свои претензии, разумеется все, и всего за пару часов, посверкивая свежим фингалом. Папа не рассчитал накануне сил. Хотел для убедительности, свои слова, накопившиеся и рвущиеся из глубин души, жестом усилить. Махнул кулаком, а мама рядом вертелась, метрах в трех… зацепил нечаянно.

Повезло можно сказать маме, что в трех метрах находилась в этот момент. Кулаки у папы рабоче-крестьянские и не дай Бог, если бы в двух метрах или в одном… Остался бы тогда Костик сиротой скорее всего в тот злополучный день. А так, в результате последующих словопрений, в которых папа принимал участие как сторона "ответчик", ему было указано на его некоторые недостатки и, он наконец-то гордыню свою пролетарскую признал "совковостью", согласившись отправиться в забугорье с папой Галкиным. Съездил и очень удачно причем для новичка и первого раза. Две огромные сумки припер с барахлом. А уезжал с литром водки, двумя подсвечниками бронзовыми и двустами долларами, которые мама заняла у подруги.

Подруга детства у мамы разворотливой особой оказалась и ездить ей куда-то за товарами, для последующей спекуляции, необходимости не было. Она при советской власти магазином продовольственным заведовала /большим/ и удачно его сумела прихватизировать в личное пользование. Пока прихватизировала, на полках было шаром покати, а когда стала хозяйкой, то забила их всякой всячиной иноземной, так что полки ломиться от нее начали. Весь город сбежался поглядеть на это чудо.

– Эх, Лидуся,– покровительственно обнимала за плечи подруга маму Костика,– жизнь наступила настоящая. Только не зевай, давай. Двести баксов я тебе дам, но учти что я их из товарооборота ради тебя, подруга, изъяла. Двадцать процентов – это сорок баксов, так что приплюсуй и верни через месяц, иначе поссоримся.

– Верну, Зиночка,– радовалась и краснела, по этой же причине, мама Костика.

– Полно тебе, Лидусь. Только ты уж меня при моих сотрудниках так теперь не называй. Зинаидой Соломоновной зови. Я ведь, Лидусь, из старинного купеческого рода Морозовых происхожу, так что ты уж не забудь, иначе поссоримся.

– Хорошо, как скажешь, Зинаида Соломоновна,– теребила в руках доллары, почти халявные, мама Костика, млея от оказанного ей высочайшего покровительства.