Снежная королева

Они обрели пристанище у бывшей квартирной хозяйки Гундалину, пышнотелой, по-матерински заботливой, сразу согласившейся пустить их переночевать, стоило ей убедиться, что Гундалину — не привидение. Она проводила их в комнату, где прежде жил ее теперь взрослый сын, простодушно заявив:

— Я же знаю, что вы ничего не украдете, инспектор Гундалину!

Гундалину сухо улыбнулся ей, дверь за толстухой захлопнулась, и они, наконец, остались одни. — Ей, похоже, все равно, даже если я тебя только что на улице подцепил.

Мун не поняла:

— А что это значит?

Его улыбка стала еще суше.

— В общем-то ничего. Тем более в этом городе. Боги, как мне нужно сейчас много горячей воды! Так хочется снова почувствовать себя чистым! — Он прямо-таки бегом бросился в ванную, и через секунду Мун услышала шум льющейся воды.

Она съела свою порцию пирога с рыбой, который они купили на улице и прихватили с собой. Сидя у окна, спиной к безликой комнатке, как две капли воды похожей на множество других таких же комнат в Карбункуле, она чувствовала себя как бы повисшей между небом и морем. Их комната находилась на втором этаже, и Мун сверху смотрела на ликующую толпу, точно кровь текущую по жилам столицы. Так много… так много людей!

В одиночестве она чувствовала себя совершенно беззащитной, быстро теряя веру, что когда-либо сумеет отыскать заветное лицо среди многих тысяч чужих лиц. По приказу чудесной и могущественной машины она, сивилла, попала в этот город, но чего эта машина хочет от нее теперь? КейАр Аспундх оказался не в состоянии объяснить ей, как же, собственно, эта машина работает; он лишь намекнул, что это одно из самых больших чудес на свете, разгадать которое не под силу даже предсказателям. Раньше Мун во всем полагалась на волю машины, но теперь, попав в Карбункул, вдруг поняла, что в ней не осталось желания по-прежнему слепо повиноваться. Неужели машина перестала руководить ею, оставила ее одну — считать песчинки на бескрайнем морском берегу? Как же она отыщет Спаркса без ее помощи?

И что если она действительно его найдет? Кем он стал… хладнокровным убийцей, палачом Снежной королевы, делящим с ней ложе? Что она скажет ему, когда найдет? Что он может сказать ей? Он уже дважды оттолкнул ее — в Нейте и тогда, на залитом кровью берегу… Он ведь действительно часто говорил ей, что больше ее не любит… Может быть, и у нее в душе после стольких испытаний все перегорело, и она без особого волнения услышит, как он снова скажет ей это прямо в лицо? Она невольно коснулась своей щеки. Почему я не могу смириться? Почему не могу допустить, что он действительно любит другую?

Занавеска на двери в ванную отодвинулась, и оттуда вышел Гундалину — чистый, свежевыбритый, однако снова натянувший те же отвратительные лохмотья. Он со вздохом облегчения вытянулся на диване, словно мытье отняло у него последние силы. Мун тут же заперлась в крошечной ванной, чтобы скрыть от него мучительные сомнения, о которых не могла ни говорить, ни молчать. Она включила душ, и теплая вода успокоила ее, сняла истерзавшее душу напряжение, но не могла смыть чувство глубокой вины перед Гундалину.

Она снова вошла в комнату, накинув только тунику и на ходу вытирая лицо и волосы. Она надеялась, что Гундалину уже уснул, но он стоял у окна в той же позе, что и она недавно.

Мун тоже подошла к окну. Они стояли рядом, не касаясь друг друга, и молчали, гладя сквозь стекло на улицу внизу, слушая, как шум Фестиваля разбивается о закрытые окна.

— Зачем я сюда явилась? Почему? Похоже, в этом нет ни малейшего смысла…

Гундалину, наморщив лоб, изумленно посмотрел на нее.

— Что я буду делать, даже если найду его? Я ведь его уже потеряла. Я ему больше не нужна. У него есть Снежная королева… — Она прижала пальцы к губам. — И он готов умереть ради нее.

— Может быть, Ариенрод нужна ему только потому, что тебя нет с ним радом? — Гундалину снова внимательно всмотрелся в ее лицо, словно искал там что-то, ей самой неведомое.

— Ну что ты! Она ведь королева…

— Но она никогда не станет тобой. — Нерешительно он коснулся ее руки. — И может быть, именно поэтому он больше не хочет жить.

Мун поймала его руку, прижала к своей щеке, поцеловала.

— О, ты… заставляешь меня почувствовать… что я тоже, что-то значу — особенно когда меня мучают сомнения… когда у меня земля из-под ног уходит… — Лицо у нее горело.

Гундалину высвободил руку.

— Не говори на сандхи! Я больше не хочу его слышать. — Он неловко поправил свою грубую рубаху на груди. — Я не могу теперь его слышать. Перекати-поле… вот что я такое! Пена морская, пыль на ветру, грязь под ногами моего народа…

— Прекрати! — сердито крикнула она, страдая той же болью, какая терзала и его — с ним вместе. — Прекрати, прекрати! Я не дам тебе поверить в это! Это ложь! Ты самый лучший, самый нежный, самый добрый человек изо всех, кого я когда-либо знала. Я не позволю тебе… поверить… — она все еще что-то говорила, когда он повернулся к ней, жадно гладя ей в лицо своими темными глазами, и страстно обнял ее…