Снежная страна

На следующее утро, когда Симамура проснулся, Комако, упершись одним локтем в хибати[12], что-то писала на задней стороне обложки старого журнала.

— Слушай, я не могу идти домой. Знаешь, когда я проснулась? Когда горничная принесла горячих углей для хибати. Я так и подскочила от ужаса. Стыд-то какой! На седзи уже солнце. Пьяная вчера была, вот и заспалась.

— А сколько сейчас времени?

— Уже восемь.

— Пойдем в бассейн, что ли, искупаемся. — Симамура поднялся с постели.

— Да ты что?! Еще увидит кто-нибудь в коридоре.

Комако была сейчас сама скромность.

Когда Симамура вернулся из бассейна, она старательно убирала номер. Голова у нее была закутана полотенцем.

Тщательно протерев даже ножки стола и хибати, она привычным жестом разровняла в жаровне золу.

Симамура разлегся на татами, сунул ноги под одеяло и закурил. Пепел сигареты упал на пол. Комако тут же вытерла пол носовым платком и подала Симамуре пепельницу. Он беззаботно рассмеялся. Рассмеялась и Комако.

— Вот обзаведешься семьей, так небось только и будешь делать, что пилить мужа.

— Разве я тебя пилю? Такая уж я уродилась. Надо мной все смеются, что я даже белье, приготовленное для стирки, аккуратно складываю.

— Говорят, характер женщины можно узнать, заглянув в ее комод.

Когда они завтракали, весь номер буквально утопал в ярком утреннем солнце. Пригревшись, Комако подняла глаза на ясное, прозрачное, бездонное небо.

— Погода-то какая! Надо мне было пораньше пойти домой и позаниматься на сямисэне. В такой день получается совсем особый звук.

Далекие горы мерцали нежно-молочным сиянием, словно окутанные снежной дымкой.

Вспомнив слова массажистки, Симамура предложил ей поиграть здесь. Комако тут же вышла позвонить домой, чтобы ей принесли во что переодеться и ноты нагаута[13].

Неужели в том доме, где он был вчера днем, есть телефон, подумал Симамура. В его памяти опять всплыли глаза Йоко.

— Та самая девушка принесет?

— Может, и она.

— Я слышал, ты помолвлена с сыном учительницы?

— Господи, когда это ты услышал?

— Вчера.

— Ты все же чудной какой-то. Если вчера услышал, отчего же сразу не сказал?

На этот раз Комако ясно улыбалась, не то что вчера днем.

— Трудно говорить об этом, если относишься к тебе так, как я отношусь, небезразлично.

— Болтаешь ты все, а сам ничего такого и не думаешь. Терпеть не могу токийцев! Все они врут.

— Видишь, ты сама, как только я заговорил об этом, переводишь разговор на другую тему.

— Вовсе не перевожу! И что ж, ты поверил?

— Поверил.

— Опять врешь! Не поверил ведь!

— Как сказать… Мне это показалось немного странным. Но ведь говорят, что ради жениха ты и в гейши пошла, хотела заработать на его лечение.

— Противно, как в мелодраме… Нет, мы с ним не помолвлены, хотя многие думали, что это так. А что я в гейши пошла, тут уж он вовсе ни при чем. Просто надо выполнить свой долг.

— Все загадками говоришь.

— Хорошо, скажу яснее. Наверно, было такое время, когда учительница мечтала женить сына на мне. Но она ни слова об этом не сказала, про себя мечтала, а мы с ним лишь догадывались о ее желании. Но между нами никогда ничего не было. Вот и все.

— Друзья детства.

— Да. Но мы не все время росли вместе. Когда меня продали в Токио, он один меня провожал. Об этом у меня написано в самом первом дневнике.

— Остались бы жить в портовом городе, теперь бы уже были мужем и женой.

— Не думаю.

— Да?

— А чего ты, собственно, беспокоишься? И вообще он скоро умрет.

— Пожалуй, нехорошо, что ты дома не ночуешь.

— А по-моему, нехорошо, что ты об этом говоришь. Я поступаю так, как хочу, и даже умирающий не может мне запретить.

Симамуре нечего было возразить.

Однако Комако по-прежнему ни слова не сказала об Йоко. Почему?

Да и с какой стати Йоко, так самозабвенно, так по-матерински ухаживавшая в поезде за мужчиной, будет приносить Комако во что переодеться. Йоко привезла умирающего в тот дом, где живет Комако…

Симамура, как обычно, витал где-то далеко, погруженный в свои причудливые предположения.

— Кома-тян, Кома-тян! — позвал тихий прозрачный голос, тот, прекрасный…

Это был голос Йоко.

— Спасибо, иду! — С этими словами Комако вышла в соседнюю комнату, вторую комнату в номере Симамуры. — Йоко-сан, ты одна? И как только дотащила, тяжело ведь!

Йоко, кажется, ничего не ответив, ушла…

Комако попробовала третью струну, подтянула ее заново, настроила сямисэн. И этого было достаточно, чтобы Симамура понял, как прозрачно будет у нее звучать инструмент. А вот около двадцати сочинений для сямисэна музыканта Кинэя Ясити эпохи Бунка[14]оказались для него совершенной неожиданностью. Он обнаружил их в свертке нотных упражнений, положенном Комако на котацу. Симамура взял их, развернул.

— Ты упражняешься по этим сочинениям?

— Да, здесь ведь нет учительницы. Ничего не поделаешь.

— Учительница у тебя дома.

— Она же парализована.

— Пусть парализована, но на словах-то она объяснить может!

— Вот именно, что не может, язык у нее парализован. Танцами она еще кое-как руководит, левой, действующей рукой показывает. А от сямисэна только глохнет.

— А ты разбираешься в диактрических знаках?

— Отлично разбираюсь.