Снежная страна

– Видная гейша.

– Отработала свой срок и сейчас по этому случаю обходит с визитами своих знакомых. Она большим успехом пользовалась.

Подув на горячую булочку, Симамура откусил кусочек и почувствовал кисловатый привкус не очень свежей корки.

Под окном в лучах вечернего солнца ярко алели спелые персимоны. Отраженный от них свет, казалось, окрашивал бамбуковую палку с крючком на конце, укрепленную над очагом.

– Что это?.. Такая огромная леспедеца?

Симамура с изумлением смотрел на женщину, идущую по дороге по склону горы. Женщина тащила на спине вязанку каких-то растений с удивительно длинными, в два раза больше ее самой, стеблями и длинными метелками.

– Простите, что вы сказали? А-а, это мискантус.

– Мискантус, говорите?.. Значит, мискантус…

На выставке, рекламирующей горячие источники, устроенной министерством железных дорог, есть один павильон – то ли чайный, то ли для отдыха, так вот его крышу покрыли этим самым мискантусом. Говорят, какой-то человек из Токио купил этот павильон целиком.

– Мискантус, значит… – еще раз, как бы про себя, повторил Симамура. – Выходит, на горе растет мискантус, а я думал, это леспедеца.

Когда Симамура сошел с поезда, белые цветы на горе сразу бросились ему в глаза. Серебристое цветение затопило весь склон, особенно верхнюю его часть. Казалось, это были не растения, а лучи самого солнца, осеннего, но удивительно щедрого, Симамура задохнулся от восхищения.

Но с близкого расстояния огромный мискантус выглядел совсем по-другому, чем тот, покрывавший далекий горный склон.

Огромные вязанки совершенно скрывали фигуру тащивших их на спине женщин. Вязанки то и дело задевали за каменные ограды, тянущиеся по обеим сторонам крутой дороги. Метелки были воистину могучие.

Симамура вернулся к себе в номер. Во второй комнате с десятисвечовой лампой тот самый толстобрюхий мотылек, ползая по черной лакированной корзинке, откладывал, видно, яички. Мотыльки под карнизом бились о декоративный фонарь.

Сверчки и кузнечики начали петь еще днем.

Комако пришла немного позже, чем он ждал.

Остановившись в коридоре у дверей, она взглянула на Симамуру в упор.

– Зачем ты приехал? Ну зачем?

– Зачем? С тобой повидаться.

– Говоришь, а сам этого не думаешь. Терпеть не могу токийцев, вруны вы все. – Она уселась, мягко понизила голос. – Ни за что больше не стану тебя провожать. Ужасное какое-то состояние.

– Ладно, на этот раз я тайком от тебя уеду.

– Нет, что ты! Я просто хотела сказать, что на станцию провожать не пойду.

– А что с тем человеком?

– Умер, что же еще…

– Пока ты была со мной на станции?

– Одно к другому не имеет никакого отношения. Но я никогда не думала, что провожать так тяжело.

– Гм…

– А где ты был четырнадцатого февраля? Опять наврал. А я-то ждала, так ждала! Нет, уже больше никогда тебе не поверю!

Четырнадцатого февраля – «Ториой» – «Изгнание птиц с полей», ежегодный детский праздник в этом снежном краю. За десять дней до него собираются все деревенские дети, обутые в сапожки из рисовой соломы, и утаптывают снег в поле. Потом вырезают из него большие кирпичи, примерно в два сяку шириной и высотой. Из них строят снежный храм. Каждая сторона храма – около трех кэн[17], высота – больше одного дзё. Четырнадцатого февраля вечером перед храмом зажигают костер, сложенный из собранных со всей деревни симэ[18]. В этой деревне Новый год празднуют первого февраля, так что до четырнадцатого украшения еще сохраняются. Затем дети поднимаются на крышу храма и, толкаясь и озорничая, поют песню «Ториой». Потом все идут в храм, зажигают свечи и проводят там всю ночь. А пятнадцатого, ранним утром, еще раз исполняют на крыше храма песню «Ториой».

В это время тут снега особенно много. Симамура обещал Комако приехать на этот праздник.

– Я ведь бросила свою работу. В феврале к родителям уехала. А четырнадцатого вернулась, думала, ты обязательно приедешь. Знала бы, так не приезжала, пожила бы там, поухаживала…

– А что, кто-нибудь болел?

– Да, учительница моя поехала в портовый город и схватила там воспаление легких. Я от нее телеграмму получила как раз тогда, когда у родителей была, ну и поехала за ней ухаживать.

– Выздоровела она?

– Нет…

– Да, действительно очень нехорошо получилось, – сказал Симамура, как бы извиняясь за то, что не сдержал слова, и одновременно выражая соболезнование по поводу смерти учительницы.

– Да ничего, – вдруг совершенно спокойно произнесла Комако и обмахнула носовым платком стол. – Ужас, сколько их налетело!

И по обеденному столику, и по татами ползали мелкие крылатые насекомые. Вокруг абажура кружили мотыльки.

Оконная сетка снаружи тоже вся была облеплена мотыльками разных видов. Насекомые отчетливо выделялись в лунном свете.

– Желудок у меня болит, – сказала Комако, засовывая руки за оби и кладя голову на колени Симамуры.

Ворот кимоно у нее немного отстал, и на густо напудренную шею дождем посыпались малюсенькие насекомые. Некоторые тут же неподвижно застывали.

Шея у нее стала полнее и глаже, чем в прошлом году. Ей уже двадцать один, подумал Симамура.

Он почувствовал, что его колени теплеют.