Снежные дороги судьбы

– Жив, слава те-Господи, да здоров – для своих то годов, Сидор Прохорыч. Ну дык ему то осемьдесять будет на Ефимия, а дед мой так вообще девяносто с лишком прожил, нате-ко! Вот уж был кремень. В солдатах был, турок бил, поляков бил, шведов бил, Бонапартия бил, в унтеры вышел. Троекратно ранетый… Трёх царей да царицу пережил – нате-ко! Спина от палок полосатая аж стала! А вот на девятом десятке еще и батюшку моего когда тот кубышку на корову отложную пропил вожжами отходил…

Усатый довольно крякнул, допил водку…

– Давай еще!

Закончив, они степенно взяли лопаты как солдаты ружья «на караул» и ушли, топая по влажной земле порыжелыми сапогами.

Маша порывисто вздохнула. Вот тут же, в оградке, лежат её дед и бабка, да иные сродники, которых она не видела.

О деде – Крындине Иване Борисовиче она знала немного – то что говорила тетка да Перфильевна, выросшая в его доме сирота. Знала лишь что родился он в 1792 году, и был записан в мещане Новгородской слободы. Был женат на Федосье Антоновне – урожденной Корытиной. Жили они на Покровской улице в собственном доме – так где ныне рабочие казармы фабрики Гужона. Матушка её – Калерия Ивановна Крындина была предпоследним ребенком от этого брака. Иван Борисович умер 10 декабря 1870 года – почти за десять лет до рождения Маши и был похоронен на этом кладбище, где ранее была похоронена его жена и её бабка Федосья, умершая 20 апреля 1870 года. Четверо из шести детей купца Крындина умерли при его жизни. Дядя Маши и брат мамы – Хрисанф Иванович погиб в возрасте тридцати четырех. От Перфильевны она знала что его зарезали разбойники, когда он возвращался с выручкой с Макарьевской ярмарки *. Второй сын – Никифор был капитаном и погиб в море на корабле, который был снаряжён на деньги отца. Младшая из сестер – Василиса вышла замуж за дворянина, но умерла при родах. Матушку Маши – Калерию – унесла скоротечная чахотка – всего лишь поначалу легкая простуда, выскочила на улицу без шубейки в питерскую позднюю осень – а вот поди ж ты… И лишь самая старшая – Капитолина, одинокая вдова была жива до сих пор.

Она одна выходит и осталась в мире у Маши… Она и её тайный муж если не перед людьми то перед Богом – Дмитрий, бежавший за призраком богатства от любви – от неё…

Но сейчас она не думала о нем, изменившим ей с золотой Аляской. Она вспоминала отца. Не повседневность, – его чуть суровую доброту и внимание, не детство – когда он был еще молод и весел и счастлив рядом с мамой и маленькой дочкой… В памяти всплывали какие-то бессвязные мелкие обрывки – словно ничего не было их важнее.

Вот они едут в дорогой наемной коляске, и Михаил Еремеевич вдруг словно вспомнив что-то приказал кучеру.

– Направо, налево. У рынка – стой!

Они у Васильевского рынка – перед ними майский Петербург весь в прекрасном утреннем освещении, в легкой дымке… Вот разве что столпившиеся тут бедно одетые детишки с родителями приведшими сдавать своих чад в услужение и учебу выглядят невесело…

Отец подходит к ближайшей лавке, и положив руку на короб с пряниками, спрашивает у выскочившего приказчика:

– Это у тебя, пряники стало быть?

– Пряники, ваше степенство! Чистый мед!

– Что стоит короб?

– На мелочь по фунтам продаем.

– Я мелочным товаром брезгую, – изрекает купец Баранцов, хмурясь в бороду. Смекни что целиком стоит?

– Эээ, целковых… сорок будет, – озадаченно смотрит на него приказчик, переводя взгляд с лубяного короба на папу, и на Машу – не иначе прикидывает – неужто такая маленькая девочка может слопать столько пряников?

– Бери полста, – сунул парню две бумажки по двадцать пять рублей Михаил Еремеевич.

А теперь бери пряники да оттащи детишкам что на площади! – рявкнул он по медвежьи. Да чтобы все раздал – смотри у меня!

… Зимний февральский вечер. Ей уже почти тринадцать (Господи – совсем кажется недавно!).

Тетушка давно уложила её спать да и сама отошла ко сну. А вот гости собравшиеся у батюшки – сплошь солидные важные люди из Купеческого клуба, дельцы и биржевые завсегдатаи все не унимаются – веселятся, пьют, возглашают тосты – сегодня годовщина организации какого-то синдиката – и до России дошла эта американская мода.

Осторожно, босиком ступая по холодным половицам, Маша пробирается к дверям гостиной с задней половины дома и заглядывает в замочную скважину.

Увиденное её крайне изумило. За расставленными буквой «П» – «покоем» – столами, уставленными разнообразной снедью и опустошенной по большей части посудой, расселись раскрасневшиеся, стянувшие сюртуки с медалями и знаками именитых граждан, мануфактур-и коммерции советников* а кое-кто и с орденами, и оставшиеся в рубахах и жилетках… И вместе с сюртуками и смокингами они словно сняли с себя еще что-то и стали обычными российскими мужиками…

Сейчас они, уже выпив и закусив, веселились, как принято у русского человека…

Выстроившись наподобие церковного хора, место дирижера коего занял обладатель воистину протодиаконовского баса (как Маша знала – он и был диаконом питерской староверческой церкви) – Антип Харитонович Ефремов.