Снежные псы

— Шапка скандинавского романтика легче? Излыжно говоришь, как всегда.

— Все-таки хорошо тебя отделали, — с удовольствием произнес голос.

Я лениво повернулся на бок. Передо мной стоял парень, в общем-то, похожий на Тытырина. Только без оселедца и без бороды.

— Это Снегирь, — пояснил Тытырин. — Редкая мразь, бездарь, словесный надругатель. Идолопоклонник перед Западом.

Я узнал и Снегиря. Тот, кажется, тоже был поэтом. А может, теперь уже и прозаиком. Страна Мечты утомительно богата литературными работниками. Почему тут никто постановки не ставит? Почему художников мало? Отчего фотохудожников нет? Где кинематографисты?

Подумал я и испугался — мне и литературных маньяков хватало через край. Если еще куча человек с фотиками, камерами и мольбертами начнут здесь расхаживать…

— Ты от кого деньги получаешь? — спросил Тытырин. — Кому в этот раз продался?

— Но-но, полегче, — пригрозил пальцем Снегирь. — И провозгласил: — Вы находитесь во дворце правой руки Великого Застенкера дайме Ямомото. А я его сенешал.

— Ты его сенешал? — переспросил я. — И как же ты умудрился…

— Молчать, дубина! Пока Застенкер в отсутствии, Деспотатом правит дайме Ямомото, сёгун Внутреннего предела.

Сенешал. Планета Х в очередной раз порадовала меня разнообразием своих проявлений, животворной мощью фантазийной эклектики. Тут тебе и дайме, тут тебе и сенешал. Красиво. Убого. Да и вообще дворец сёгуна Ямомото выглядел убого и больше всего напоминал бродячий цирк шапито на грани прогорания. Жалко смотрится даже на фоне остального Деспотата: дырявый купол, палатки вокруг, общее ощущение помойки. Доминиканская Республика какая-то, честное слово, а не Деспотат. Даже куры вокруг ходят. Гуси, индюк, оборванные самураи. Обычные хулиганы, я таких в изобилии встречал. У меня даже раззуделись руки, так захотелось их поколотить, тех самураев из самурайского поселка. Только нечеловеческим усилием воли, только пробудив в себе внутреннего гуманиста, смог отказаться от своих кровожадных позывов. Поколотить я всегда их успею.

Нас в этом, с позволения сказать, дворце поместили в дальнюю комнату. Судя по большому железному столу и другому железному и в большинстве своем крючковатому инвентарю, пыточную. Или пытошную. Причем в ориентальном стиле исполненную — с бумажными ширмами, с занавесками какими-то расписными, с деревянными подушками и грязными котелками.

— Дрянь ты, а не сенешал, — неосмотрительно сказал Тытырин. — Сейчас мне стыдно, что когда-то мы были друзьями.

— Дрянь, говоришь? — Снегирь взял со стола бейсбольную биту, неприятно утыканную мелкими гвоздями.

Кроме орудий пыток на столе скучали и наши вещички — пишущая машинка, ремни, узорчатая фляжка Тытырина, мой фотоаппарат. Видимо, в качестве вещественных доказательств нашей преступной деятельности. Там же лежали и несколько экземпляров «Шагреневого пути», это сразу заметил Снегирь:

— Вижу, ты, Тытырин, читаешь мою книжку? — Он указал на стол. — Нравится? Что скажешь?

Тытырин пожал плечами. Затем выдал:

— Знаешь, Снегирь, я могу сказать про твою книжку только одно: чертовски мягкая бумажка.

И захохотал.

Снегирь скрипнул зубами, шагнул к нам со своей дубиной.

— Слабое сочинение, — Тытырин поглядел на дубину, — хотя удачные места встречаются.

— Встречаются, говоришь… — Снегирь перекинул оружие из руки в руку.

Видимо звучали отголоски давнишнего творческого спора, свидетелем начала которого я, увы — или к счастью? — не был.

— Мягкая бумажка, говоришь…

Снегирь стукнул битой, гвозди вошли в стол.

Тытырин промолчал. А я уж подумал, что сейчас мне придется провернуть свой болезненный трюк — сдвинуть большие пальцы, освободиться от гнилых веревок и вступить в неравный бой.

Но не пришлось.

Снегирь с сожалением положил биту и спрятал «Шагреневый трактор» в карман. С такой нежностью и бережностью, что мне даже жалко стало. И его, и книжицу его бестолковую. Неудачных детей любят сильнее. Все, стану художником. Устал. Утоплю Берту и Дырокол в проруби, уйду в художники, буду как Ван Гог. Что за жизнь такая! То куда-то зашвыривают, то куда-то сажают… Все, надо заканчивать со всем этим. Хочу в теплые горы, хочу сидеть у костерка, вдыхать аромат бобов с томатом. Как болит рука, убить кого-нибудь хочется…

Будем надеяться, что у Ариэлль нервы выдержат и она не сунется раньше времени. Я насчет кобольдов ее обманул тогда — кобольдов в Деспотате, конечно, нет, слишком опасно их тут держать. Они где-то далеко, в каких-то секретных загонах. А поскольку Застенкера поблизости нет, то это значит, что он, вполне возможно, отправился за ними. Кобольды у Застенкера наверняка остались, хотя мы их немного (а может, и много) пожгли в снегах.

— Мягкая, — подтвердил Тытырин. — Такую в Финляндии делают. Мягкая, практически шелковая. Наверное, дорогая.

— А я уж думал, ты оскорбить меня хочешь.

— Ну что ты! — Тытырин брякнул цепями. — Мы же с тобой старые друзья, сколько вместе пережили…

— Да, уж, пережили… — Снегирь поднял фляжку. — Что у тебя в посуде?

— Да так, роса небесная, — ответил Тытырин.