Снежный ангел

Остаток дня я драила гостиную. Налила в большое ведерко из-под мороженого теплой воды с мылом и дочиста отмыла стены. Выбила, вытерла и отволокла в столовую всю мебель, кроме тахты. Устала я до смерти, но была полна решимости. Когда комната опустела, я взялась за пылесос и не меньше часа чистила ковер, отскребла радиаторы и даже лопасти потолочного вентилятора не забыла. Потом принялась затаскивать мебель обратно. Только к вечеру я наконец остановилась и оглядела плоды своих трудов.

Гостиную было не узнать. Пыльное старье исчезло. Тяжелые гардины я сняла, оставив только легкую бамбуковую занавеску. И комната преобразилась. Новая комната в новом доме. В залитом солнцем пространстве не осталось и намека на мать. Как раз то, что нужно.

Отец вернулся еще засветло. Работы на стройплощадке было невпроворот, но после смерти Бев он из-за меня старался приходить пораньше. И мы в неловком молчании ужинали за большим столом в столовой. Каждый вечер кто-нибудь из прихожан нашей церкви приносил нам разную еду. Но будь то лазанья или тушеная курица, для меня все имело один вкус.

Я спокойно переносила довольно тоскливые вечера наедине с папой. Он возвращался усталый, сгорбленный, с набрякшими веками. И через силу поддерживал разговор. Но в тот день, когда я навела чистоту в гостиной, я ждала папу, сгорая от нетерпения. То-то он удивится и обрадуется, когда увидит! И наверняка поймет, что это означает, — что я готова жить дальше.

Вот и папина машина. Я спрыгнула с тахты, разгладила подушку, на которой сидела. Встала в самой середине комнаты, чтобы сразу увидеть папину реакцию, когда он поднимется по лестнице. Открылась и закрылась входная дверь. Звук тяжелых шагов. Я затаила дыхание.

Папа с лестничной площадки заглянул в гостиную и застыл.

— Что ты наделала! — Даже сквозь загар от всегдашней работы на солнце было видно, как побледнели его обветренные щеки.

— Я… я убралась, — пробормотала я. — И переставила все. Посмотри, нигде ни пятнышка.

Он, конечно, и сам все видел. Все было иначе. Абсолютно все.

— Что ты наделала! — повторил он, не слушая меня. — Где мамины журналы? Где наша семейная фотография?

— Все цело. Я только переложила на другое место. И выбросила кое-какое старье.

— Где плошка с песком, которая стояла у мамы на кофейном столике? — Папа бросился к отдраенному до блеска кофейному столику. — Где она?! Этот песок мама набрала в наш медовый месяц. И привезла в пластиковом пакете из самого Орегона!

— Там, на рабочем столе, — прошептала я, махнув рукой в сторону кухни. — Я не знала, куда его девать.

Папа скрылся на кухне и через секунду вернулся, сжимая в руках плошку с песком.

— Поставь на место! — яростно приказал папа. Я еще никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. И так хлопнул плошкой о столик, что я подумала: сейчас стекло треснет.

— Я просто хотела…

— Стереть все воспоминания о своей матери? — резко перебил он меня. — Оглянись! Как будто ее здесь никогда и не было. А ты знаешь, зачем она развернула тахту именно под таким углом? Чтобы можно было смотреть телевизор лежа. А почему не любила открывать окна? Чтобы никто не лез в нашу жизнь!

Папа пересек комнату и со стуком захлопнул окно.

Я потрясенно молчала. Отец прежде никогда не кричал на меня. И его крик почему-то подействовал на меня совсем не так, как материна ругань. Может, мне до смерти надоело, что на меня орут. А может, чувствовала свою правоту после того, как целую вечность расчищала свой дом и свою душу. Так или иначе, когда папа повысил голос, я ответила тем же.

— Я все руки себе стерла, убираясь! — завопила я. — Это не дом, а свинарник!

Папа опешил, но не отступил, наоборот — поддал газу:

— Убирай, сколько хочешь, но вещи матери трогать не смей! Надо же иметь хоть каплю уважения.

— Уважения? — задохнулась я. — Я? Я должна ее уважать?

— Разумеется! Она твоя мать.

— Плохая мать!

Я уже рыдала. Не от обиды — от злости. Меня трясло. Столько лет терпеть издевательства и оскорбления! Разве это справедливо?

— Что ты себе позволяешь! Как у тебя язык поворачивается?!

— Пап, она ведь мучила меня. Сам знаешь.

Он покачал головой:

— Все матери и дочери ссорятся.

— Но не так, как мы.

— Твоя мать была удивительной женщиной.

— Алкоголичкой она была!

На самом деле я не очень понимала, что означает это слово. На похоронах услышала. Его часто повторяли вполголоса. А еще говорили, мама была «пьяной вдрызг», когда погибла, но папа не разрешил проводить какую-то «токсикологическую экспертизу». Непонятные слова плавали вокруг меня, словно обломки кораблекрушения, но по ним я худо-бедно могла догадаться о самом корабле.

Папа, должно быть, почувствовал мою неуверенность.

— Сама не понимаешь, что болтаешь, — процедил он. — Маме пришлось многое пережить. Она много страдала. И никто не имеет права осуждать ее. Особенно ты.

— Да не осуждаю я ее! — крикнула я. — Но ты должен признать правду.

— Какую правду?