Снежный автопортрет

СНЕЖНЫЙ АВТОПОРТРЕТ

Сережа Поченцов — мой лучший друг, и это я подарил ему коробку пластилина за шестьдесят четыре ко­пейки. Когда я попросил шестьдесят четыре копейки у мамы, она впилась в меня подозрительным взглядом, но я объяснил, что это на подарок ко дню рождения, и она дала. Моя мама, как все взрослые, говорит, что де­тям нельзя давать деньги, они якобы нас портят. Став взрослым, я, вероятно, тоже буду так думать, но пока это причиняет мне одни неудобства. Например. Я по­спорил на двадцать копеек с Женькой Старостиным: есть ли люди на Марсе? Мама возмутилась, сказав, что не­красиво спорить на деньги, если бы на конфеты — другое дело. Я пошел к Женьке, и мы переспорили на плитку шоколада за семьдесят копеек, и тогда мама дала, — научные споры она поощряет. Удивительно, как легко порою перехитрить взрослых.

Итак, я подарил Сережке Поченцову коробку пласти­лина и поэтому считаю себя первооткрывателем его та­ланта. Ибо без этой коробки зачах бы Сережкин талант, как зачах он у Раи Фантиковой, которая умела порази­тельно ясно подсказывать одними губами. Ей запретили, вызвали в школу маму, которая еще раз запретила, и теперь у Раи не получается, даже если она хочет.

На следующий день я пришел к Сережке Поченцову смотреть телевизор. Именинник сидел на полу, от него пахло скипидаром, а когда Сережка пожал мне руку, на­ши ладони так слиплись, что мы их еле разлепили.

Сергей очень смутился моему появлению и скромно, как все истинно великие люди, пробормотал:

—Леплю вот… Испортил твой подарок…

Как сейчас помню, меня укололо с левой стороны живота, чуть повыше резинки от трусов. Так меня укалы­вало потом буквально каждый раз, когда я видел вылеп­ленные Сережкой фигурки. Наверное, это и есть восторг перед произведением искусства. На этот раз меня уко­лоло, когда я увидел пластилинового кота, точь-в-точь кот Тимка. Осмотревшись, я заметил и самого Тимку, привязанного за все четыре лапы к низенькой скамейке, чтобы не удрал.

Я возразил, что вовсе не испортил, что мне нравится его работа, и предложил вылепить еще и Финта — так зовут мою собаку.

— Что ты, — испугался Сережка, — ведь я не умею.

Да, в те дни Поченцову были еще доступны сомнения, он считал себя обыкновенным средним учеником шес­того класса, у которого всего две пятерки и даже одна тройка в табеле за пятый. Он имел общую слабость иг­рать в футбол и почитал за особую честь стоять в во­ротах.

Так вот, в развитии Сережкиного таланта виноват я. Я не только подарил ему пластилин, а заставил его уве­ровать в свою силу, много дней подряд говорил о его таланте в классе и принес в школу скульптуру кота. Все осторожно ее трогали и говорили: это настоящее искус­ство.

Когда кончился пластилин, Сережка разыскал на об­рыве городского парка глиняные залежи, своим умом разработал состав: замешивал в глину песок и еще что- то, чтобы не трескалась и лучше лепилась. С тех пор я не помню, чтоб в доме Поченцовых был чистый пол. Каза­лось, идет бесконечный ремонт.

Весь класс стал помогать скульптору. Рая Фантикова, у которой мама работает в библиотеке, принесла тол­стую книжку по искусству, Женька Старостин — его отец печник — подарил целое ведро первосортной глины. Се­режка рос как на дрожжах. В течение месяца он вылепил атомный ледокол «Ленин» и самовар, моего Финта и гли­няный торт, такой похожий, что его хотелось лизнуть. Это замечание удивило скульптора, сказавшего, что у меня «потребительское отношение к искусству». Теперь он ча­сто произносил ученые фразы, — это после книжки по ис­кусству.

Весь класс хорошо понимал, кто мы, а кто Сережка Поченцов. Мы знали, что умрем и через пятьдесят лет о нас забудут и близкие родственники, а Сережка останет­ся бессмертным даже для жителей других континентов. Мы знали это и не винили судьбу в несправедливости. Тем не менее, когда Сергей приносил свои работы, мы говорили ему о недостатках.

Первое время скульптор слушал наши замечания, от­крыв рот. Если нам не нравился хвост волка, он бросал­ся исправлять хвост, если нас не устраивал клюв журавля, он мигом переделывал клюв. Потом он стал изредка воз­ражать, но все-таки соглашался, однако вскоре насту­пил день — не согласился. Это случилось в споре с Раей Фантиковой. Она полжизни прожила в Средней Азии, и поэтому ее замечание насчет верблюжьих горбов бы­ло авторитетным. В ответ Сережка спокойно отщипнул кусочек глины и протянул ей:

Ну-ка, покажи какие…

И мы поняли, что он насмехается.

Рая взяла глину, запачкала пальцы, у нее даже слезы выступили, но ничего, конечно, слепить не сумела. Когда из глаз совсем уже закапало, она бросила глину на пол и выбежала из класса.

Сережка только этого и ждал. Он усмехнулся одной верхней губой и произнес:

- Критиковать умеют миллионы, а делать, — тут он усмехнулся, — единицы.