Снежный ком

— Вот балда! — с какой-то непонятной мне досадой сказала Лялька. — Ну кто же так делает? Такая телеграмма просто уложит твою маму в постель! Ни кола, ни двора, ни специальности, весной в армию идти, а он: «Мама, я женился!»

— Ну как же, Ляля? Мы теперь муж и жена. Это главное. А остальное приложится.

— Не зли меня, — сказала Лялька. — Интересно, как ты себе представляешь эту нашу с тобой семейную жизнь?

— Ну как? Обыкновенно… С мамой вы подружитесь…

— Хотела бы, — откликнулась Лялька. — Только все мамы, наверное, одинаковые.

— Как одинаковые?

— Очень просто: нравятся им невестки до тех пор, пока не становятся невестками.

— А она… Теперь теща?

— О господи! — возмутилась Лялька. — Она теперь зять!

— Ну пусть зять, — согласился я, чтобы не вносить разлад в молодую семью. Но, учуяв подвох, тут же спохватился: — Погоди, как это? Все-таки я ей сын.

— Вот именно. В школе учил небось: «И полно, Таня, в эти лета мы не слыхали про любовь, а то бы согнала со света меня покойница свекровь».

— Ну да, свекровь, — поправился я, хотя слово «покойница» в этих стихах мне не понравилось.

Лялька на некоторое время притихла. А я размечтался вслух:

— Ты знаешь, мне как-то трудно представить себя отцом. Но ты не думай, я уже представил.

Ляля вздрогнула, не сразу сказала:

— Мне тоже.

— Что тоже?

— Трудно представить тебя отцом.

— Ну почему?

— Надо будет, например, пеленки постирать или ребенка в садик отвести, а ты в это время где-нибудь торчишь вверх ногами или головой в известку летишь.

— Я ведь серьезно. Правда, о пеленках я как-то не думал.

— А о распашонках, подгузниках, клизмах, если у малыша животик заболит, думал? Или за бутылочками с молочком и кефиром бегать?

— Н…не приходилось, — несколько оторопело признался я.

— Удивляюсь, — сказала Лялька. — О чем ты только думаешь? Надеюсь, не о лодочных моторах или мотоциклах?

Тут Лялька попала в самую точку: о лодочном моторе и мотоцикле я думал не переставая, так мне хотелось их приобрести. Надо было срочно переводить разговор на безопасный путь.

— А зачем нам за молоком бегать? — сказал я. — У тебя и свое должно быть: такая здоровая…

— У здоровых тоже, бывает, пропадает. А искусственников вскармливать очень трудно.

Она вздохнула.

— Другие вскармливают, и мы вскормим, — успокоил я ее.

— Согласна. Возьмешь это на себя.

Лялька злилась, а я никак не мог понять, в чем дело.

— Ляля, что с тобой?

— Ничего, Боренька. Просто очень интересно тебя слушать, как будущего отца. Ты мальчика хочешь или девочку?

Вопрос был задан явно с подвохом, поэтому я промолчал, хотя ответ на него был у меня давно готов.

— Ну что молчишь? Трудно ответить?

— Почему трудно? И мальчика, и девочку, — сказал я, чувствуя, как в улыбке расплывается сама собой физиономия.

— Ах, и мальчика, и девочку? — ласково переспросила меня Ляля. — Ну и как ты объяснишь это свое не очень скромное желание?

«Да что это с нею?» — подумал я, но ответил бодро:

— Забавный они народ, эти ребята, а потом, когда родители молодые, дети у них все равно как младшие братишки и сестренки — близкие друзья…

— Значит, тебе «близкие друзья», а рожать мне? Славно распределил.

— Ляля, ну что ты говоришь! Да если бы я мог!

Я хотел сказать, что если бы мог, всю боль, какая, только ей, Ляле, предназначена в жизни, не задумываясь, взял бы на себя.

— Нет, это просто невозможно! — приподнявшись на локте и глядя на меня теплыми, лучистыми глазами, сказала Лялька. — Ты или очень умный, или очень глупый, или просто хитрый человек! Ну что ты мне всю душу наизнанку выворачиваешь?

— Почему, Ляля? — я протянул руки, чтобы побыстрее вернуть ее себе под бок и восстановить между нами такое уютное равновесие. — Я говорю то, что думаю… Я тебя люблю… Так люблю, что вместо тебя и родил бы, и вскормил нашего малыша.

— Ну кто же в наше время говорит то, что думает? Да еще и «вскармливает нашего малыша»?

— Ну я, например…

— Во всем мире один-единственный… Знаешь, у меня к тебе порой такое чувство, как будто ты и есть — «наш малыш», а я тебя, должна кормить и опекать.

— А я, знаешь, не против… Осталось ли там у нас что-нибудь пожевать?

Но Лялька не приняла мое «веселье».

— А если не «малыш», то наверняка олух царя небесного, прости за прямоту.

— Почему ты ругаешься?

— Потому что таких людей не бывает, не может и не должно быть!.

— Но я-то есть? Почему я должен быть другим?

— Да не должен! Не должен! Оставайся такой, какой есть!

— Тогда я не понимаю, почему я — олух?

Все-таки мне удалось вернуть ее к себе.

— Я просто люблю тебя, Ляля, а это у меня на всю жизнь.

Лялька вдруг обхватила мою шею и воскликнула просто в отчаянии:

— Ну откуда ты только взялся на мою голову? Где ты был хотя бы полгода назад?

— Рядом был… Только ты меня не замечала.

Ляля молча плакала. Из глаз ее одна за другой скатывались слезинки. Я не знал, как ее успокоить.

— Я же тебе ничего плохого не сказал.

— В том-то и дело, что слишком все хорошо говорил!

— Тогда я ничего не понимаю.

— А тебе и не нужно понимать. Оставайся таким, какой ты есть. Больше ничего от тебя и не требуется.