Снежный король. Продолжение.

Я так и подскочила! Брауни обняла, попрощалась, поблагодарила за все и наверх побежала. А что мне брать-то? Все у меня с собой.

Колдун ждал меня наверху, у двери в свою мастерскую. Хмурый, в одежду дорожную одетый; коса рыжая плотно заплетена, на боку сумка прикреплена, за спиной посох с камнем зеленым висит. Увидела я Мерлина и оробела отчего-то: наверх мигом домчалась, а к нему медленно подошла, глаза опустив. И что сказать — не знаю.

— Все готово, — проговорил он отрывисто, по сумке своей похлопав. — Полетим сейчас. Только ты так замерзнешь, Марья. Облако высоко поднимается и летит быстро. Плащ мой почему не взяла?

Я только рот открыла, чтобы сказать, что мне чужого не нужно, как колдун что-то прошептал, руки вперед вытянув — и упал на них плащ тяжелый. Мерлин мне на плечи его и набросил, расправил, на груди завязал. По подбородку меня пальцем погладил, воздух набрал, чтобы сказать что-то… и не сказал. Он молчит, и я молчу, глаза опустив — и тишина тяжелая, гнетущая.

— За мной наверх ступай, — приказал он и добавил тихо: — Надо уже с этим закончить.

Облако, жеребец колдуна крылатый, куда быстрее коня Кащеева оказался и выше туч летел, так, что и землю-то не всегда разглядеть можно было. Мерлин меня перед собой усадил, заклинание прочитал, чтобы от ветра защитить — а все равно холодно. Я спиной к его груди горячей прижалась, он меня обнял — согрелась я, и от ровного движения крыльев задремала. Сказалась бессонная ночь.

— Марья, — вдруг на ухо мне проговорил Мерлин, — просыпайся.

От его голоса по коже мураши побежали, прямо от уха и до пяток. Улыбнулась я разнеженно, потянулась…

— А то, — продолжил он мрачно, — я руки уже не чувствую.

Я глаза и открыла, и он тут же обнимать меня перестал. Гляжу — Облако уж во дворе нашем стоит, у терема, и сбежалась к нам вся челядь и дружина батюшкина. Стоят, шумят, судачат, нянюшка из окна выглядывает, слезу утирает. А Мерлин позади меня рукой трясет и ругается.

Как я в терем вошла, бросилась ко мне нянюшка, обняла крепко.

— Вернулась, голубушка моя! Вернулась, душенька! Надолго ли?

Тут она на Мерлина посмотрела, сощурившись.

— А не тот ли это, — говорит строго, — молодец из Гран-Притании, что моей Марьюшке пред всем честным народом нагрубил?

— И каждый день об этом жалел, — мрачно покаялся колдун.

— Исправился он, — поддержала я. — Добрый стал, ласковый, слова грубого не скажет…

Мерлин глазами сверкнул, но промолчал.

— Так поладили? Это хорошо, — обрадовалась нянюшка, слезы утирая. — А то тут столько воинов молодых свататься приезжало, из вашей, из Гран-Притании, Марью искали, а нет ее! Столько женихов упустила, которые никакого проклятья не боятся! — Тут она рукой махнула. — Да зачем же я о них, если вы вдвоем приехали? Свадебку, небось, играть думаете? Или, — тут она подслеповато в плащ Мерлина на моих плечах всмотрелась, — уже, раз плащом своим ее накрыл? В старые времена других обрядов не было, плаща хватало.

— Нет еще, нянюшка, — торопливо проговорила я, видя, как Мерлин тоже на плащ посмотрел и усмехнулся задумчиво.

— Ну хоть звал? — сурово вопросила няня. На лица наши каменные посмотрела и снова рукой пухлой махнула. — Ну, это дело ваше. Да надо же Алене сообщить скорее! — спохватилась она. — Заезжали они к нам каждую седьмицу, про тебя спрашивали, а я и не знаю ничего!

— Алене я сама яблочко по блюдечку покатаю, если удастся все. А надолго ли вернулась, сейчас и узнаем, — сказала я и Мерлину в глаза заглянула жалобно. — Пойдем к батюшке поскорее, уж сил никаких нет ждать!

Зашли мы в комнату батюшкину. Спал он, как прежде, сладко, с похрапыванием, только исхудал весь, и борода длинная отросла. Раньше-то в теле был, ручищами подковы гнул, а теперь… Тяжело на него глядеть было. Я у кровати встала, с нянюшкой обнялась крепко и стала за Мерлином наблюдать.

Достал колдун из сумки крошечный кувшинчик с зельем, открыл крышечку — и потянуло по комнате духом медовым, радостным. Открыл он отцу рот, зельем покапал, и я дыхание затаила: потек по коже батюшкиной солнечный свет, вздохнул он несколько раз, глаза силясь открыть… стали вдруг видимыми путы черные, дымные, его обвивающие, истончились, пылью черной посыпались…

…и потух свет золотой, и снова отец задышал спокойно, а проклятье темное, не до конца побежденное, тоже невидимым стало.

Я руку ко рту от отчаяния поднесла и на Мерлина посмотрела. А он головой покачал, зубы сжимая.

— Не вышло, — сказал глухо. — Силы мало в зелье, чтобы проклятье порвать.

Я губы кривлю, на него смотрю — страшно мне. А он взглядом тяжелым меня окинул и отвернулся.

— Ну, — проговорил в сторону, — видно, никуда не денешься. Идем, Марья. Мало времени у нас, нужно в Лэндон лететь.

— Хозяюшка! Да куда же ты! Марьюшка! — снова заплакала старая няня. — Да хоть пирожков поешь на дорогу!

А я ее обняла руками дрожащими, в лоб поцеловала. И слов нет. Как про замужество и ночь брачную шутить — так оно все легко, а как подумаю, что вот уже, сегодня в постель одну ляжем, так едва сознание не теряю.