Снежный пожар

— Адрия, послушай меня. Хочу тебе кое-что сказать. Мне было четырнадцать лет, когда умерла моя мать, Адрия. Я это очень хорошо помню. Помню, как мне было больно и одиноко. Я ужасно по ней скучала и много плакала. Ты теперь переживаешь то же самое. Это потому, что ты вернулась в дом, где все произошло. Знаешь ли, другие люди тоже испытывают подобные чувства. Плачь, если тебе хочется. Моя мама умерла, когда я была на несколько лет старше, чем ты теперь. Ты не поверишь, но со временем все проходит. Это действительно так. Тебе сейчас очень больно, но я помню, что чувствовала тогда.

Наверное, моя речь была похожа на мурлыканье. Слова не имели особого значения, важно было, чтобы они варьировали и доносили до ее сознания одну и ту же мысль, повторяя ее снова и снова. Удастся ли понять или нет, но я должна была попробовать.

Мне следовало вести себя осторожно, чтобы не напугать ее прикосновением, но прикоснуться было необходимо, и теперь мои пальцы легко лежали на тыльной стороне ее ладони. Когда я почувствовала, что она не собирается отнять руку, я переплела ее пальцы со своими. Я продолжала монотонно говорить, все время возвращая ее к ужасной реальности, с которой она рано или поздно должна была смириться, — не укрываясь от нее, не делая вид, что печалиться не о чем, не загоняя боль внутрь.

Я вздохнула с облегчением, когда увидела, как ее глаза наполняются слезами, и почувствовала ответное сжатие ее пальцев. Слишком мало я ее знала, чтобы обнять. Я не смела вторгаться в ее внутренний мир, но продолжала говорить.

— Это хорошо, Адрия. Иногда поплакать полезно. От слез у нас внутри тает лед.

Она смотрела на меня огромными влажными глазами; теперь она меня видела — и не отвергала.

— Все говорят, что я… я не должна плакать, — сказала она прерывающимся голосом.

— Да нет, тебе надо поплакать. Ты можешь плакать и держать мою руку одновременно. У тебя есть носовой платок?

Она покачала головой и громко шмыгнула носом. По ее лицу потекли слезы, и это было что я могла для нее сделать, поскольку не могла себе позволить заключить ее в объятия и укачать на груди. Никогда не могла переносить страдающего ребенка. Но сейчас приходилось действовать осторожно, хотя в данный момент она меня не отвергала. Это отец должен был сейчас подойти и взять ее на руки, но он до нее даже не дотронулся, хотя уже поднялся по скату. Я протянула руку и, обращаясь к нему, прошептала:

— Платок, пожалуйста.

Он дал мне большой белый платок, и я передала его Адрии. Она высморкала свой маленький носик, вытерла глаза — и снова безудержно заплакала. Через некоторое время всхлипывания стали раздаваться все реже, не так-то легко плакать долго и непрерывно. Однако в это время из комнаты вырвался какой-то всплеск цвета и звука.

На балконе появилась женщина. К счастью. Стюарт подготовил меня ко встрече с не вполне земной сестрой Джулиана. На ней были синие бархатные брюки и нечто напоминавшее пончо — фиолетовое, шифоновое и местами свисающее до пят. Благодаря шифону казалось, что она плывет; Шен, как облако, опустилась над Адрией, светлые волосы, прямые и блестящие, плыли, как и все остальное. У нее были серо-зеленые глаза, взгляд Шен все время блуждал, не в силах сфокусироваться на чем-то определенном.

— Дорогая, дорогая! — воскликнула она, обращаясь к Адрии своим мягким, певучим голосом, встала на свои синие бархатные колени и обхватила Адрию жестом собственницы. — Ты не должна плакать, дорогая. Ты не должна думать об этих ужасных вещах. А то заболеешь. Слезай с этого жуткого кресла. Пойдем в комнату, Адрия, твоя Шен с тобой.

Девочка позволила этому видению в синем и фиолетовом поднять себя с кресла и увести за пределы моего досягания. Не уверена, что Шен заметила меня и Джулиана. Мы слышали, как она умоляла Адрию не плакать, пока за ними не закрылась дверь.

Я встала, отряхивая снег с колен, и повернулась к Джулиану. Меня била дрожь, но на этот раз она была вызвана не моими страхами; я страдала за ребенка, не веря в благотворность вмешательства Шен.

— Такое обращение только вернет девочку в прежнее состояние, — сердито предсказала я.

Только тут я поняла, что с Джулианом творится что-то неладное. Его губы искривились от боли, он выглядел потрясенным и растерянным. Я осознала, что для него значило — увидеть Адрию в кресле Марго на балконе. Он не нравился мне, но я не могла без сочувствия отнестись к его страданию.

— С вами все в порядке? — смущенно спросила я.

С видимым усилием он овладел собой и взглянул на меня с холодной враждебностью.

— Теперь вы и меня собираетесь взять под свое покровительство?

— Извините, — сказала я. — Я знаю, что вы испытали потрясение. Но думаю, что вы можете позаботиться о себе лучше, чем ваша дочь.

Он повернулся ко мне со сдержанной яростью.

— Вы думаете, что принесли ей какую-то пользу, напоминая обо всем том, что она должна забыть, провоцируя ее слабость и одобряя слезы?