Снежный Тайфун

А что же наш Гигант, наш Вождь, наш Фюрер? Возможно, это было не очень осмотрительно с моей стороны, но я все чаще и дольше задерживала на нем свой взгляд. Впрочем, ему было совершенно не до того, чтобы обращать внимание на какую-то стенографистку – слушая то, что говорил ему адмирал Канарис, он становился все более мрачным и задумчивым. Более того, в выражении его лица, в повороте головы – одним словом, во всем – просвечивало уже не мрачное желание бороться до конца, а самое обыкновенное отчаянье, достигнув которого, человек обычно пускается наутек, сломя голову.

Мне часто говорили, что я умная барышня, и теперь я лишний раз убедилась в правдивости этих слов. Я постепенно отмечала те признаки, что внушили мне подспудную тревогу. Это были не только внешние, легко видимые признаки, такие как сменяющиеся оттенки кожи на лице фюрера – от серого до желтоватого; его ссутуленность, подрагивающая нижняя губа, сползшие на глаза брови, нервное сжимание кистей рук. Каким-то образом изменилось мое восприятие его облика – он весь словно сдулся, уменьшился… Потух тот божественный свет, что шел от него, согревая сердца людей – словно кто-то щелкнул выключателем… И вместе с этим божественным светом исчезло ощущение силы. Да-да, оно каким-то образом вдруг исчезло, и от этого я почувствовала, что близка к панике; безотчетный страх овладел мной. Это было похоже на то, как если бы вдруг твердая и надежная почва разверзлась у меня под ногами. А там, внизу – устрашающая, холодная бездна с торчащими вверг ледяными иглами, на которые насадятся рушащиеся вниз с обрыва грешники. Мы считали себя высшей расой, расой господ, но пришли «марсиане», низвергли нас в пропасть, указав наше истинное место в вечном аду, потому что Господь не с нами, а с ними…

Вот такие чувства я испытала, машинально ведя запись совещания и в то же время глядя на фюрера. А он в это время отдавал какие-то распоряжения, что-то говорил своим генералам… но это был уже не Гигант, не Вождь. Это был обыкновенный человек – маленький и сутулый, со смешными усиками и челкой. Я внезапно увидела своего былого кумира без окружающего его ореола… И мне захотелось рыдать – я склонилась пониже к своим бумагам, чтобы никто не заметил судорогу, прошедшую по моему лицу… Со звоном на меня обрушивался сотворенный моим зачарованным разумом мир – мир, сотканный из заманчивых идей и оказавшийся лишь фикцией. Маленький и жалкий, до смерти напуганный человечек – вот кем предстал великий фюрер перед моим теперь уже совершенно трезвым взглядом…

Но еще мучительней было понимание того, что этот человек вовсе и не был таким великим, каким мы все его считали. Мы заблуждались, жестоко заблуждались… И как только ему удалось завладеть умами миллионов? Не иначе как он владеет какими-то гипнотическими приемами… И только теперь, узрев перед собой огненные письмена потерявшего терпения Божества, он утратил эту способность представать перед людьми большим, чем он есть на самом деле – возможно, уже навсегда.

В моей голове присутствовала и еще одна мысль – а интересно, это со мной одной произошла такая резкая перемена в восприятии нашего фюрера? Бегло глянув на генералов, с каким-то холодным отчаянием я убедилась, что и они уже далеко не так воодушевлены, как еще неделю назад. Более того – они растерянны и не знают, что им делать, потому что Восточный фронт превратился в ужасного Молоха, глотающего немецких солдат в любом количестве; сколько не брось – ему все будет мало… И уж конечно, господа генералы уже подумывают о том, как бы половчей спасти свои шкуры от неминуемого возмездия…

Что это возмездие придет, и довольно скоро, я теперь ни капли не сомневалась. Русские! Именно им пришла помощь из будущего – им, а не нам, немцам, вздумавшим радеть о чистоте крови. О чем же это говорит? Уж не о том ли, что мы, немцы, зашли куда-то не туда? Теперь, когда сияние избранности погасло над моим фюрером, мне было очень просто принять это. Я даже избегала называть это «истиной» – потому что этим высокопарным словом привыкла называть совсем другое. Это была просто данность, факт…

Фюрер выглядел усталым. Даже голос его стал каким-то безжизненным. А его генералы ждали от него решений и руководства… И мне становилось ясно, что он до последнего будет играть взятую на себя роль. Даже будучи обреченным, он не изменит себе. Уж слишком далеко он зашел… Впрочем, ему уже ничего не поможет – ни бегство, ни покаяние, ни пламенные речи… Отныне его судьба предрешена и вместе с ним предрешена судьба немецкой нации, которую этот человек бросит в костедробилку наступающей большевистско-марсианской орды, лишь бы на минуту отсрочить свою кончину. Господи, прости нас! Верни нам свою милость! Спаси немецкий народ от гибели!

* * *

22 ноября 1941 года, 10:20. Токио. Главный Штаб Объединенного Флота Японской Империи, Кабинет главнокомандующего.

Присутствуют: