Снежный Цветок и заветный веер

Боль имеет много видов: физическая боль, которую переносила Снежный Цветок, боль за ее страдания и уверенность в том, что я не вынесу этого больше ни минуты, мучительное сожаление о всех тех словах, которые я наговорила ей восемь лет назад — и для чего? Для того чтобы заслужить уважение женщин нашей деревни? Для того чтобы причинить Снежному Цветку боль, какую она причинила мне? Или это шло от оскорбленной гордости — раз она не со мной, то пусть не будет с кем-то другим? Я была кругом не права, включая и последнее, потому что в течение этих долгих дней я видела, каким утешением были для Снежного Цветка ее названые сестры. Они пришли к ней не в самый последний момент, как пришла я, они были с ней рядом много лет. Их щедрость — в виде маленьких мешочков с рисом, овощей и собранного хвороста — поддерживали в ней жизнь. Теперь они приходили каждый день, пренебрегая своими домашними обязанностями. Они не вторгались в наши особые отношения со Снежным Цветком. Нет, они словно парили в воздухе, как добрые духи, молились, зажигали огни, чтобы напугать призраков, жаждущих заполучить Снежный Цветок, но они всегда предоставляли нас самим себе.

Должно быть, я спала когда-то, но я не помню этого. Если я не дежурила у постели Снежного Цветка, то шила ее похоронные туфли. Я выбрала цвета, которые, как я знала, ей бы понравились. Я вдела нитку в иголку и вышила на одной туфле цветок лотоса, что означало «постоянный», и лестницу, что означало «взбираться», а все вместе это означало, что Снежный Цветок будет постоянно взбираться на небеса. На другой туфле я вышила крошечного оленя и летучую мышь с изогнутыми крыльями — символы долгой жизни, — такие же вы можете увидеть на свадебных нарядах и на поздравлениях с днем рождения, — чтобы Снежный Цветок знала, что даже после смерти ее кровь будет жить в ее сыне и в ее дочери.

Состояние Снежного Цветка ухудшалось. Когда я в первый раз помыла и перебинтовала ей ноги, я увидела, что ее подогнутые пальцы уже стали багровыми. Как и говорил врач, этот ужасный цвет смерти дополз до ее икр. Я пыталась заставить Снежный Цветок бороться с болезнью. Сначала я умоляла ее призвать на помощь свою лошадиную натуру, чтобы она лягалась и отгоняла духов, которые посягали на нее. А теперь, я знала, мы можем лишь постараться облегчить ей переход в загробный мир.

Юнган приходила ко мне каждое утро, приносила свежие яйца, чистую одежду и послания от моего мужа. Она многие годы была мне верна и послушна, но в эти дни я обнаружила, что однажды она проявила своеволие, за что я осталась ей навеки благодарна. За три дня до смерти Снежного Цветка Юнган пришла ко мне рано утром, опустилась передо мной на колени и положила к моим ногам корзинку.

«Я видела вас тогда, Госпожа Лу, много лет назад, — сказала она дрожащим от страха голосом. — Я знала, вы не хотели делать того, что вы делали».

Я не понимала, о чем она говорит и почему выбрала именно этот момент для своего признания. Затем она сняла с корзинки кусок материи и достала оттуда письма, носовые платки, вышивки и наш заветный веер. Это были те вещи, которые я искала и не находила, когда сжигала наше прошлое, но эта служанка рисковала быть выброшенной на улицу, чтобы спасти их в дни Изгнания Болезни из Моего Сердца, а потом хранила их долгие годы.

Увидев это, Весенняя Луна и названые сестры засновали по комнате, роясь в корзинке для вышивания Снежного Цветка, в ящиках комода, поднимая постель в поисках потайных мест. Вскоре передо мной лежали все письма, написанные мной Снежному Цветку, и все то, что я когда-либо мастерила для нее. Наконец все — кроме того, что я уничтожила, — было там.

В последние дни жизни Снежного Цветка мы предприняли путешествие в наше прошлое. Мы знали наизусть так много, что могли цитировать целые отрывки, но она быстро уставала и потом просто держала меня за руку и слушала.

Ночью, когда мы вместе лежали в постели у зарешеченного она, купаясь в лунном свете, мы переносились в наши годы закалывания волос. Я написала иероглифы нушу у нее на ладони. Постель залита лунным светом…

«Что я написала? — спросила я. — Назови мне иероглифы».

«Я не знаю, — прошептала она, — не могу сказать…»

Я прочла весь стих и увидела, как слезы потекли из уголков ее глаз, сбежали по вискам и затерялись у нее в волосах.

Во время нашего последнего разговора она спросила: «Ты можешь сделать для меня одну вещь?»

«Все, что хочешь», — ответила я, действительно намереваясь выполнить ее просьбу.

«Стань моим детям тетей».

Я пообещала, что стану.