Снежный великан

Потом он еще слишком долго стоял у входа, засунув руки в карманы, и ничего не чувствовал. Позже, в гостиной, он сидел на диване, забаррикадировавшись газетой с программой передач, которую перелистывал с пустым взглядом; он смирился с надтреснутыми голосами бабушек и дедушки, с минутами, растягивающимися, словно капли меда, с запахом кофе, с присутствием стариков и тети и даже с рождественским кличем матери, приглашавшей всех к столу.

Она снова разговаривала с Адрианом вот уже неделю — и даже больше, чем это было необходимо: четыре-пять фраз в день. Великодушно отмеренная порция, если учесть, что Адриан отвечал всегда односложно, роняя маленькие словесные капли, которые тут же испарялись. Вероятно, мать специально готовилась к этому рождественскому вечеру, чтобы никто не заметил тягостного молчания, царившего в их доме, чтобы она могла без запинки сказать: «Адриан, подай мне сахар» или «Адриан, помоги бабушке».

Очевидно, ей пришлось заново учиться разговаривать с собственным сыном. Она смахнула ржавчину с давно ненужных материнских слов, и каждый день Адриан чувствовал, как в течение нескольких секунд она просто смотрела на него.

Даже если это было бессмысленно.

Даже если все было бессмысленно для него.

И когда в перерыве между двумя кусками кекса он услышал голос тети, он подумал, что ее слова не имеют к нему никакого отношения — какая разница, о чем спрашивают какие-то опрысканные духами тети. И действительно, она только смотрела на него, но обращалась ко всем присутствующим.

— Ну? — спросила она с едва заметным лукавым блеском в глазах. — Как дела? У него уже есть подружка?

И Адриан весь покраснел, внутри и снаружи, его чуть было не стошнило — прямо в рождественские кофейные чашки, Адриан Тайс, незабвенный, хотел умереть, и плакать, и спать, и никогда больше не возвращаться (все равно откуда); красный как рак, он молчал, а его тетя прокуренным голосом сама ответила на свой вопрос:

— Да, парнишка, женщины — это не про тебя, пока вы далеки друг от друга, верно?

Старики из вежливости посмеялись, отец Адриана неловко присоединился к ним, и только мать уставилась на свою кофейную чашку и ничего не сказала.

Но тетя не остановилась: в ней всегда было что-то безжалостное, и она тщетно пыталась это спрятать под облаками духов и слишком пестрыми платьями.

— Парнишка, — сказала она, — да у тебя, наверное, и времени не остается на женщин, а? То и дело приходится записываться на прием к эндокринологу?

Мать Адриана намеренно громко уронила ложку на стол, и ее сын мог предположить, что с большим удовольствием она бы швырнула эту ложку — а еще лучше весь набор столовых приборов — сестре в голову. Отношения между ними и без того оставляли желать лучшего, прежде всего потому, что мать Адриана была выше сестры на полторы головы. И хотя она смогла простить Бога, так и не остановившего ее рост, она все еще обижалась на сестру за то, что та была нормального роста и не унаследовала гены своего огромного, уже усопшего и превратившегося в пепел отца.

— Ирена, — сказала она с жалобным лицом, так как выглядеть строгой у нее не получалось. — Ирена! Не сегодня!

— Но ведь Адриан сам хотел… должен был… эту гормональную терапию…

На этот раз матери Адриана удалось отразить во взгляде хоть что-то похожее на презрение:

— Парень… еще не готов. Он должен беречь себя.

Она буквально выдавила из себя эти слова и поспешно добавила:

— Так, а теперь ешьте, нам уже пора в церковь.

И Адриан подумал: «Парень». Противоположность Метру девяносто.

Он не мог даже предположить, о чем в этот момент думали остальные, — все молчали, пили кофе и не знали, куда деть свои празднично-помрачневшие взгляды. Только отец Адриана попробовал рассказать сложный для понимания анекдот, типичный для профессора истории: что-то связанное с нацистским приветствием и воспалением локтевого сустава — профессиональным заболеванием теннисистов. Но никто за столом не засмеялся, все поглощали рождественский кекс, запивая его кофе, и Адриан заметил, как лицо отца покрылось красными пятнами — так происходило всегда, когда его шутка не имела успеха.

Позже, когда мать, тетя и бабушка Адриана отправились в церковь, он пошел на кухню, встал на своих натруженных длинных ногах у двери, ведущей на террасу, и сделал то, чего не делал уже целую вечность.

Он посмотрел в сторону соседнего дома.

На кухонное окно семьи Мараун.

Он всегда сожалел, что нельзя было увидеть, кто прямо сейчас находился на соседской кухне: дома-близнецы просто не были созданы для подобной слежки. Вот и теперь он не смог рассмотреть ничего, кроме слабого света в окне: возможно, миссис снова читала по ошибке извещения о смерти, или псевдосестра, приехавшая на Рождество, воровала ванильную сигаретку, или Стелла сидела за кухонным столом и округлым почерком выводила надпись на ярлычке к подарку: «Для миссис»; а может быть, она вообще ничего не писала — просто сидела за столом и черпала ложечкой шоколадный крем из стаканчика. Предположим, Стелла…

Стелла.

Стелла Мараун.

Среднего роста — ее больше нет.

Нет;