Снять проклятие (СИ)

— Значит, вы с ним по полночи болтали о стихосложении? — Обе совместно проведённые ночи запомнились дракону именно тем, что супруг его, вместо того чтобы отвернуться и захрапеть, как полагается порядочному мужчине, был прямо-таки по-женски разговорчив. Он, понятно, не спрашивал: «А ты меня любишь?» — но совершенно точно был уверен, что время между супружеским долгом и сном надлежит проводить именно так — за лёгкой болтовнёй ни о чём.

— Не только, конечно. У человека… полуэльфа, который прошёл пешком от морского побережья до Злого хребта, есть что рассказать.

— Значит, ты пробовал писать стихи? — с любопытством спросил Сентуивир. — Понимаю, очень удобно — не надо тратиться на барда, чтобы сочинить послание своей пассии. Про закатное облако лёгких волос, про синие очи, пленившие душу, про губы, подобные розам цветущим, можно писать поэмы в лигу длиной, верно?

— То, что тебя не трогает, можно тянуть вообще бесконечно.

Бертран снова посмотрел на дождь в окне, перевёл взгляд на супруга. Когда он пришёл в себя, он первые два дня не мог даже голову поднять от слабости, его кормили с ложки, как младенца, и чтобы чем-то себя занять, он сложил про себя… ну, стихами, настоящими стихами это было вряд ли, но вот как-то само придумалось, он только придал форму.

Я не летаю по ночам,

И ты не смотришь за окно.

Там в небе пусто и темно,

И лишь луны горит свеча.

Ты можешь спать: луна в окне

Так одинока, так светла,

Но два драконовых крыла

Не унесут меня к луне.

Нет, не играет лунный свет

На чешуе моей брони,

И звезд холодные огни

Не мчатся мне навстречу, нет.

И грозы, громами ворча,

Свивая молнии в кнуты,

Меня не гонят с высоты…

Я не летаю по ночам.

Лицо Сентуивира закаменело, и Бертран тихо сказал:

— Прости, не надо было мне…

Тот только нервно дёрнул плечом, и Бертран понял, что лучше вообще помолчать. Так они и молчали, глядя, как бесконечный серый дождь падает и падает с низкого неба на давно уже безнадёжно промокшую землю.

— А по-настоящему чёрные драконы есть? — спросил Бертран, когда молчание не просто затянулось, а начало уже давить всерьёз.

— Я знаю только одного, — рассеянно ответил Сентуивир. — Моркелеб чёрен, как тьма в подземельях. Про него, правда, уже давно ничего не слышно, но я этому только рад. Если спит, пускай поспит ещё немного. Ещё этак века три или четыре.

— Я нашёл в библиотеке какой-то старый свиток без начала и конца…

— Ты поднимался в библиотеку? — перебил Сентуивир.

Бертран оскорблённо выпрямился и холодно осведомился:

— Мне на это нужно твоё разрешение? Ну, прости. Я думал, я твой супруг, а не…

— Да нет же! — с досадой рыкнул Сентуивир. — Ты смог подняться в библиотеку? А твоя рана?

— Да мне уже гораздо лучше, — возразил Бертран. — Я быстро поправляюсь.

— Очень, — буркнул Сентуивир. — Ладно, что за список?

— Просто имена, если это имена, и цвета. «Телтевир — гелиотроповый, Сентуивир — голубой с золотом на суставах, Астирит — бледно-жёлтый, Моркелеб — единственный чёрный, как ночь…»

— А, — сказал дракон равнодушно, — этот… Да, кто-то зачем-то переписывал всех известных в то время драконов. Кстати, Астирит не бледно-жёлтый, а бледно-жёлтая. Это она, а не он. Очень странная была особа. Я понимаю, раз в столетие-другое бросить клич, чтобы найти самца для следующей кладки — это слишком редко. Мы же для того и превращаемся в вас, двуногих, чтобы развлечься немного. Но Астирит вечно путала любовников с едой, прямо не драконица, а паучиха. Я говорил ей, что добром это не кончится, но она возражала, что отпускать тех, кто уже побывал в её пещере, глупо и недальновидно, обожглась уже разок: парень уволок на себе столько подарков, что внукам должно было хватить на безбедную жизнь, а он собрал целую толпу таких же идиотов и явился к ней, чтобы отнять остальное. Вот теперь, говорила Астирит, она и съедает любовников, чтобы уже точно никому ничего не разболтали. Я не понимал, зачем вообще таскать их к себе в пещеру, но ей нравилось заниматься любовью на золоте — два удовольствия разом, так она говорила. Ну, и нарвалась однажды…

— А ты?

— Что я? Я такие вещи не смешиваю и в свою пещеру никогда никого постороннего не пускал.

— Но людей ты… — Бертран чуть запнулся, но всё-таки закончил: — ел?

— Один раз, — Сентуивир склонил голову к плечу и насмешливо уставился на супруга невозможными ярко-синими глазами. — И понял, что больше никогда такую дрянь в рот не возьму: чуть не сдох от изжоги.