Снимая маску

У меня есть еще одно очень яркое воспоминание об отце. До того, как мы пошли смотреть «Юг Тихого океана», он поставил мне песню Марио Ланца «Some Enchanted Evening». Он включал ее три раза подряд, и слезы катились из папиных глаз. На третий раз он пробормотал что-то о том, как издатель Ричарда Роджерса сказал ему, что с этой песни начнется послевоенный бэби-бум[4]. Когда песня закончилась, отец посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Эндрю, если ты напишешь что-нибудь хоть в половину такое же прекрасное, как эта песня, я буду очень, очень гордится тобой».

В тот вечер начался мой роман с музыкой Ричарда Роджерса. Я ложился спать, а его мелодия продолжала звучать в моей голове. К сожалению, мы больше никогда не поднимали вопрос о том, смог ли я в своей дальнейшей карьере хотя бы наполовину приблизиться к «Some Enchanted Evening».

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ мама была уверена, что мои таланты кроются в чем-то другом. Так что под маминым неусыпным присмотром я быстро обогнал младшие классы Вестминстерской школы. И к одиннадцати годам уже учился в классе, где некоторые ребята были почти на два года старше меня.

Учитывая то, что я был младше других мальчишек, абсолютно неспортивен, по-прежнему играл классическую музыку и был зубрилой, не удивительно, что меня травили. Мне нужно было как-то это исправить. Идея родилась достаточно нестандартным способом.

В то время Вестминстерская начальная школа располагалась на площади недалеко от вокзала Виктория, в двух остановках метро от станции Южный Кенсингтон. Бог знает, что современные родители подумали бы о пути в школу, который состоит из поездок в переполненных вагонах и пешей прогулки мимо магазина с таблетками «Iron Jelloids» и первого кинозала для геев Biograph. Но именно таким был мой ежедневный маршрут.

Тем утром какой-то шизик попытался облапать меня в намертво переполненном вагоне метро. Я был слишком потрясен происходящим, чтобы что-то предпринять. Но я пришел в ярость, я был настолько зол, что мне в голову пришла такая грандиозная идея, что ее вполне можно назвать озарением. Как бы то ни было, моя школьная жизнь изменилась.

В тот же день должен был состояться итоговый школьный концерт. Я должен был сыграть какое-то занудное произведение Гайдна. И именно этот момент я выбрал для кардинальных перемен. Я поднялся на сцену и объявил о смене программы. Зрители были заинтригованы.

«Сегодня, – сказал я, – я сыграю несколько собственных сочинений, которые описывают каждого школьного учителя».

Теперь все внимание было приковано ко мне. Я сыграл несколько композиций, написанных для «Харрингтон Павильон», и каждую из них посвятил конкретному учителю. После первой из зала раздались несколько озадаченные аплодисменты. После второй они усилились. Во время четвертой песни они уже не смолкали. Когда же я добрался до шестой, которую адресовал директору, даже учителя захлопали в ладоши.

В конце началось нечто невообразимое. Мальчишки кричали: «Ллойди, Ллойди!» Я больше не был зубрилой, я стал Эндрю. Я стал Эндрю благодаря музыке.

БЫЛО БЫ СЛИШКОМ ПРОСТО написать здесь, что именно в тот момент я понял, что музыка – это мое призвание. Это не так. Музыка была невероятно важной частью моей жизни, моим убежищем, но она не была моей главной страстью. Я ровно в такой же степени был влюблен в архитектуру, а живопись занимала почетное третье место в моем сердце.

Моя любовь к разрушенным замкам и церквям возникла достаточно рано, о чем говорят альбомы, собранные, когда мне не было и шести лет. Они состоят из путеводителей, открыток и совсем детских записей о церквях и замках в окрестностях Саутгемптона и Портсмута. Я интересовался именно этими местами, потому что там, в типичном для двадцатого века доме, одном из тех на южном побережье, что должны быть немедленно снесены, жила папина сестра Марли.

Я почти уверен, что моя страсть к архитектуре пробудилась в Вестминстерском аббатстве. Несколько лет назад я был приглашен на очень важную встречу, где обсуждали будущее аббатства. Тогда декан аббатства предъявил письмо, найденное местным архивистом. Письмо было от семилетнего меня, в нем я предлагал передать свои скромные накопления фонду аббатства. «Какой одаренный ребенок» – было написано на лицах собравшихся за столом.

Впоследствии я много раз обсуждал сотрудничество с аббатством, но они всегда пропускали мимо ушей мои указания на то, что люстры, висевшие в церкви в 1960-х, были варварски проданы какому-то отелю в Вегасе.