Снисхождение. Том 2

– Будет сделано, мой генерал, – выпучила глаза Шелестова, изображая матерого служаку. – Главное – в среду на службу явитесь, а то вы любите день перед сдачей номера пропускать.

– Елена, грань между шуткой юмора, панибратством и дерзостью очень тонка, – нахмурился я. – Ты сейчас балансируешь на грани между этими тремя понятиями. И сразу, для справки – у меня есть такая черта, что я сначала делаю кому-то больно, а потом по этому поводу расстраиваюсь. И рад бы от нее избавиться, от этой напасти, но все никак не могу.

– Вы – и ударите женщину? – Шелестова выставила перед собой ладони. – Не верю. Наговариваете вы на себя.

– А если нет? – Петрович достал из кармана сигареты и встав, открыл фрамугу. – Я его давно знаю, он на самом деле знаешь, какой? Жесток, коварен, безнравственен и злопамятен. Иной хорек добрее его.

Я прищурил левый глаз, немного оскалился и нехорошо поглядел на Шелестову, переведя взгляд с нее на Ташу, а после – на Ксюшу.

– Да ну, нестрашно, – засмеялась Таша. – Я, когда есть хочу, и то жутче выгляжу.

– Вот оно что! – хлопнула себя ладонью по лбу Шелестова. – Ну да, жуешь ты постоянно, а значит, все время есть хочешь. Вот в чем дело.

– А кислотой в рожу? – деловито осведомилась у нее малышка. – Я тебе не эти двое тюфяков, меня короткой юбкой не смутишь, я ведь и на поступок способна. Причем – запросто.

– Мал клоп – да вонюч, – одобрительно крякнул Петрович, закуривая. – Таш, это я не применительно к тебе сказал, это просто народная мудрость.

– Тогда в следующий раз вспоминай про золотник, – посоветовала ему та. – Мне так больше нравится.

Когда я зашел в свой кабинет, никаких признаков слез я на лице Вики не заметил. Она сидела за столом, причем не на моем месте, обложившись бумагами.

– Как «мозговой штурм»? – вопрос был задан как бы между прочим, она даже не повернула голову в мою сторону.

– Результативно, – я откинул фрамугу и плюхнулся в свое кресло. – Да ты же все слышала, не валяй дурака. У нас тут как в деревне – в одном углу икнул, в другом знают, что ты на завтрак ел.

– В случае с Ташей это не работает, – подала голос Шелестова. – Там пищевой процесс непрерывен и разнообразен.

– Напоминаю о кислоте, – не осталась в долгу Таша. – У меня сосед на таком производстве работает, где ее достать можно.

Как видно, Шелестову эти слова убедили, поскольку с ее стороны реплик не последовало.

– Хороший аргумент, – задумалась Вика. – В первый раз на моей памяти кто-то смог заставить замолчать это трепло. Киф, накой ты окно открыл? Ты заморозить меня хочешь? Тебе меня совсем не жалко?

– Жалко, – сунул сигарету в рот я. – Сейчас покурю – закрою. Должно же дым куда-то вытягивать?

Про Прагу и визит в квартиру я ей решил не говорить пока, чтобы не расстраивать. Тем более, что поездка в Чехию вообще пока существовала только в области моих догадок. А квартира… Чего ее пугать? Я же видел, что сама мысль о том, что когда-то снова придётся возвращаться туда, ей неприятна. И дело не в статусности нашего нового места проживания, хотя и не без того. Просто она боялась подъезда, около которого били меня и убили Алексея. Да и вообще… Мой дом так и не успел стать ее домом, и то место, где мы проживали сейчас, являлось им в куда большей степени.

Вот только для меня мой дом все еще оставался таковым, хотя титула крепости он лишился. И я буду рад побывать в нем. Более того – я этого очень хочу. А ей – оно ни к чему, потому и промолчал. А еще ушел с работы на полтора часа раньше.

Про предложение Зимина я ей тоже не сказал, она же так и не узнала, зачем сюда приходили эти двое из радеоновского ларца. Но тут никакого умысла не было, я просто забыл про их визит, занимаясь текучкой. Новость эта была из разряда «да пофиг», по крайней мере, для меня, и вспомнил я про нее, только когда снова увидел Ватутина.

Что примечательно – лучше бы ей про это и не узнавать даже. У нее к карьерным вопросам другой подход, она меня поедом долго есть будет за отказ. А может, поговорить с Зиминым и ее на это место пихнуть? По идее – может выгореть. Правда, кто тогда меня замещать будет, я с этими играми все равно ежедневно в редакцию ходить не смогу. Хотя и у этого вопроса есть ответ – Шелестова. Вот только тогда точно дело дойдет до смертоубийства, и в роли покойника выступлю я. Эти двое и так ведут затяжные позиционные бои, которые в данной ситуации могут смениться жуткой бойней. В результате я уйду либо в запой, либо покончу с собой.

Домой я засобирался только часа в четыре. На самом деле, я мог покинуть редакцию и раньше, все равно там ничего интересного больше не предвиделось – все были в работе. Вика успокоилась и перестала время от времени бросать на меня злобные взгляды, а Соловьева под воздействием букета прониклась любовью к окружающему ее миру и даже назвала Петровича «пусей», чем изрядно его перепугала. Да и то – какая из этого помятого жизнью, вскормленного китайской быстрорастворимой лапшой и перманентно небритого художника «пуся»? Даже с похмелья его таким не представить. Ладно бы еще «бубусиком» обозвала, а то – «пуся».