Снисхождение. Том 2

– Вы были правы, любезная Виктория Евгеньевна, – снова влезла в разговор Шелестова. – Вот она, истинная профессиональная этика и правдивая оценка происходящего. «Инициатива трахает инициативного».

– «Пользует», – чуть покраснев, уточнила Ксюша. – Харитон Юрьевич так сказал.

– А «трахает» лучше звучит, – упрямо повторила Шелестова. – Фраза с этим словом приобретает большую эмоциональную окраску.

– Тем более, что так оно и есть, – Петрович сегодня разговорился не на шутку. – Проверено опытным путем мной лично и неоднократно, в основном по молодости. Сам что-то начальству предложил – сам и налетел, тебе, дураку, предложенным и заниматься. Причем за те же деньги.

– Шелестова, мотай на ус, – назидательно сказала Вика. – А то все шуточки шутит.

– Нет усов, – потрогав верхнюю губу, развела руками Елена. – Не растут. Ну, ничего. Намотаю пока на уши. Вырастут усы – перемотаю.

И все-таки, Ксюша молодец. В отличие от меня, как это ни печально. Забыл я на последнем мероприятии со власть предержащими проговорить финансирование предполагаемого мероприятия. Со всей этой поездкой в Прагу и всем из нее вытекающим совершенно упустил этот момент из вида.

Войдя в кабинет, я плюхнулся в кресло и закурил. Даже не знаю – то ли позвонить Зимину и согласовать грядущие мероприятия удаленным образом, то ли зайти к нему лично. В принципе, не такой уж и глобальный вопрос. Да и не слишком затратный.

С другой стороны – тут много служб будет задействовано, особенно по моему предложению. Так что согласовывать надо не только с ним, но и с Валяевым – на плечи его кадров основная работа ляжет.

А собственно – чего я спешу? Два дня это дело потерпит, в пятницу мы все дружно загрузимся в самолет, где этот вопрос можно будет детально обсудить, под неизменный коньячок и нехитрую аэрофлотовскую снедь – рыбу там, или мясо. Опять же – Вежлева там будет, что немаловажно. Ксюшина идея – она ведь частично и по ее профилю проходит.

Да, Вику я ведь так и не предупредил, что улетаю, а сделать это надо. И еще попросить, чтобы стариков моих встретила. Мало ли что, вдруг мы там задержимся? А они в понедельник прилетают. Понятное дело, родители – не дети малые, хлопать глазами и кричать: «потерялися мы» не станут, но все-таки… Да и потом – я батю знаю, он сроду за те деньги, что ломят в аэропортах таксисты, не поедет, а значит, со всем барахлом и мамой под мышкой потопает на аэроэкспресс. А барахла там воз и маленькая тележка. Добро еще, если батя холодильник из номера не умыкнул со всем содержимым. С него станется.

Не скажу, что грядущий разговор греет мне душу, реакцию Вики на эту новость предсказать несложно, но и оттягивать его смысла нет. Все равно он состоится, не сегодня, так завтра.

Кстати, – о разговорах. Вот я еще кому собирался позвонить! Причем надо это сделать прямо сейчас – потом опять закручусь и забуду.

– Да, – рыкнул в трубку знакомый голос. – Не ждал.

– Почему? – даже как-то обиделся я. – Не чужие же люди?

– Это пока я над вами начальником значился, мы не чужими были, – пояснил Мамонт. – А как меня… Точнее – как я ушел, так сразу и все. Не поверишь – ты первый, кто позвонил из редакции. Хотя я ничего другого и не ожидал.

– В том смысле что только я и позвоню?

– В том смысле, что вообще никто из вас не позвонит никогда, – мрачно ответил Мамонт. – Люди – сволочи по природе своей, а наш брат журналист – он больше чем человек. То есть – сволочь среди сволочей.

– Эк вас растопырило, – уважительно произнес я. – Формулировки выдаете, как пули льете – минималистичные, но увесистые.

– Ты как, из моего кабинета звонишь? – в голосе Мамонта я услышал не слишком скрываемую насмешку. – Или не въехал еще, решил ремонтик сначала устроить?

– Зачем? – даже не подумал обижаться я. – У меня свой есть, хоть и поменьше, но поуютнее. Отказался я от вашего кабинета, в чью-то пользу. Причем даже не знаю в чью, не интересовался. По-моему, так никого и не назначили до сих пор, потому живет «Вестник» как Россия в начале семнадцатого века – смутно, и всякая ерунда происходит время от времени.

– Не все ты мозги пропил, – до боли знакомо проворчал Мамонт, и мне стало немного грустно и одновременно щемяще-приятно. Я вспомнил те славные времена, когда слыхом не слыхивал ни о «Радеоне», ни о «Файролле», и спокойно жил от зарплаты до зарплаты. Причем не просто спокойно. Хорошо жил, безобидно, безопасно и весело.

Ностальгия – бич русского человека, мы предпочитаем жить воспоминаниями о том, как было хорошо тогда, чем предвкушением того, как будет славно потом. Нам прошлое милее настоящего и будущего, потому что в прошлом уже было хорошо, а в будущем… Не факт, не факт. Слишком все зыбко, слишком нестабильно, слишком непредсказуемо. Опять же – в восемнадцать лет мы были крепки, неутомимы и хоть сколько-то привлекательны, а к сорока расплылись, волос стало меньше, хворей, наоборот, больше, а молоденькие девушки все чаще вызывают воспоминания, а не охотничий азарт.