– Даже не знаю, с чего начать. – Фрэнки направляет на себя камеру и демонстративно пожимает плечами. – Давай разложим все на кровати.
Разбирать весь свой шкаф, конечно, не хочется, но я и не думаю спорить. Ведь если я сделаю, как просит Фрэнки, она обязательно улыбнется. Иногда я украдкой рассматриваю ее счастливое лицо и представляю прежнюю Фрэнки, мою лучшую подругу, которая устраивала пышные свадьбы для наших кукол и подкидывала мне тысячедолларовые купюры в «Монополии», чтобы помочь обставить Мэтта. После пережитого кошмара я почти перестала верить, что хоть когда-нибудь снова увижу ее такой. Мы обе изменились. И если бы я встретила Фрэнки сейчас, вряд ли захотела бы общаться. Но иногда я вижу знакомую улыбку и понимаю, что сделаю все, лишь бы продлить это мгновение, не дать подруге снова провалиться в молчаливое беспамятство, в котором она прожила последний год.
Ради этого я готова избегать серьезных тем, бесконечно болтать о шмотках, парнях и диетических молочных коктейлях.
– Ликвидация гардероба Анны Райли. Первый дубль.
Под прицелом камеры я достаю из шкафа охапки вещей и бросаю их на кровать. Благодаря частым набегам на гардероб Фрэнки в моем арсенале присутствует парочка неплохих комплектов, но большинство такой одежды я прячу в самую глубь шкафа, где она пылится и ждет своего часа.
– О боже, Анна, что
– Остались со времен средней школы. С ними связаны приятные воспоминания.
– О чем вообще могут напоминать джинсы с молниями на щиколотках? А
Я с ужасом смотрю, как Фрэнки достает из пакета майку. Ту самую, которую я храню с прошлого года в углу шкафа, за коробками с обувью. Белая ткань покрыта фиолетовыми разводами – поблекшей и засохшей глазурью с торта. Я так и не постирала ее после дня рождения. Сначала мне просто хотелось сохранить воспоминания о том вечере и обо всем, что за ним последовало. А после смерти Мэтта я даже трогать ее лишний раз боялась.
– Выбросить, – выносит вердикт Фрэнки, собираясь положить майку в соответствующую кучку вещей.
– Нет! – Я подскакиваю и резко вырываю кусок белой ткани у нее из рук.
Это единственное вещественное напоминание о том вечере, когда мы с Мэттом сблизились. Я едва сдерживаю слезы.
– Анна, да что с тобой такое? Это же обычная белая майка. Такую можно купить за пять баксов.
– Извини.
Странно, но Фрэнки не узнает эту вещь. Я провожу пальцем по засохшему пятну глазури на лямке, и на мгновение перед глазами, словно кадры из фильма в быстрой перемотке, проносится наше сражение тортом.
– Мне она нравится.
– Да почему? – удивляется Фрэнки.
– Это… это просто… – Я закусываю губу.
– Анна? Что с тобой?
– Анна? – Фрэнки окидывает меня знакомым взглядом исподлобья.
– А? Извини. Все нормально. Я в порядке. Потом выброшу эту майку. Давай продолжим. – Сглатываю, засовываю майку обратно в шкаф, за коробки с обувью, и вытаскиваю крошечные шлепанцы со Снупи. – У тебя тоже такие были, помнишь? Мы их носили в третьем классе.
– Анна, у нас
Зато я понимаю. Все началось с того момента, когда дядя Ред взял привычку возить нас в торговый центр и уезжать на несколько часов, оставляя свою кредитку в полное распоряжение Фрэнки.
«Семейная драма – отличный повод обновить гардероб», – любила повторять подруга, изо всех сил сдерживая слезы и утаскивая в примерочные наших любимых магазинов целые стопки одежды.
– Фрэнки, вообще-то, «Гинденбург»[5]. Кстати, если ты так скучаешь по одинаковым вещам, пожалуйста, можешь отправиться со мной и мамой в очередной набег на дешевые магазины.
– Наверное, там найдется что-нибудь
– Ты имела в виду годное? Нет, не найдется.