Сновидение

Две минуты. Две минуты полного, абсолютного паралича, когда Абигэль не могла больше видеть экран, только расплывчатую поверхность металлического края воронки. Ей померещилось, Леа не могла быть жива. Вокруг трещало, свистело. Огонь играл, дразнил ее. Наконец она вновь обрела власть над своими мускулами и, не думая больше о боли, повернулась к монитору.

Новый шок. Леа по-прежнему была там, стояла неподвижно, устремив на нее взгляд. Абигэль прижала пальцы к лицу дочери за цифровым экраном:

– Леа, Леа! Скажи мне что-нибудь!

Та, казалось, отвечала ей, ее глаза наполнились слезами, губы едва заметно шевелились. Абигэль почудилось, что она прочла по ним: «Мама». Потом девочка опустила голову, шагнула вперед и исчезла из поля зрения.

– Нет! Леа!

Абигэль надсадно кричала, зовя дочь, хоть и знала, что это всего лишь запись и Леа не может ее услышать. Она накинулась на аппарат, попыталась нажать выломанную кнопку обратной перемотки, но тщетно. Изображение застыло. Она выронила камеру, выпрямилась, шатаясь, оглушенная, почти теряя сознание, и едва не соскользнула в пасть воронки. Ухватившись за край, перекатилась на другую сторону и упала.

Она лежала на полу, и ей было хорошо. Леа не могла вернуться с того света. Все это был лишь сон, построение ее разума. Леа не было, как не было ни огня, ни промывочной.

Дурная шутка ее мозга, ничего больше.

И она сейчас это докажет.

Она села, неспешным жестом достала «Мальборо» и зажала сигарету губами. Прислушалась к щелчку «Зиппо», потом залюбовалась формой этих оголодавших языков, их цветом, извилистым и таким эстетичным танцем, который они исполняли. Они казались ей такими реальными, такими живыми и такими трудными для имитации.

Абигэль задрала рукав свитера и открыла руку, усеянную темными отметинами. Глубоко затянулась, и кончик сигареты заалел. Она поднесла его к запястью.

Что же это – горящая промывочная или сон о горящей промывочной?

Проворный огонь разгорался все ярче, она, глубоко вдохнув, зажмурилась и раздавила пламенеющий кончик о свою руку.

Боль была такой острой, что, казалось, ввинтилась в каждый нерв. Открыв полные слез глаза, она увидела, что по-прежнему лежит посреди охваченной огнем промывочной. Рухнула большая балка совсем рядом, обдав ее печным жаром. Абигэль снова взобралась на воронку и дотянулась до видеокамеры. На экране было написано: «Тебе место только в дыре…»

Она прокляла Фредди всеми силами своей души. Вот, стало быть, как она кончит? Обугленная, одна на целом свете? Она цеплялась за образ Леа. Ее дочь, живая… Ее дочь нуждалась в помощи. Боже милостивый…

Огненные черти плясали уже в нескольких метрах, хищные, смеющиеся. Абигэль закашлялась и, прикрыв нос свитером, попыталась соображать как можно быстрее. «Тебе место только в дыре…» Она поняла. Большой черный зев воронки… Выбираться, очевидно, надо через него. Она попыталась сорвать камеру с цепочки, чтобы забрать с собой фильм, доказательство, что Леа жива, что она не сумасшедшая. Но это ей не удалось.

Образ ее дочери сгорит со всем остальным.

Абигэль соскользнула вниз рыбкой, как с русских горок. Дыра поглотила ее, она съехала на метр в темноту, попала в изгиб, чуть не переломала все кости и полетела вниз с еще большей скоростью. Снова падение – на этот раз бесконечное, – внезапный свет, и ее выбросило на черную кучу угольной пыли. Приземление было жестким, но безболезненным. Абигэль встала и, прихрамывая, дотащилась до выхода, вся исцарапанная, в пятнах крови и угля.

Она добралась до машины, проехала несколько километров по полям, разминулась с пожарными машинами, которые мчались ей навстречу, и, свернув на проселочную дорогу, остановилась. У нее ныли кости, мускулы, все тело. И душа тоже. Леа. Что же теперь будет? Чего ждет от нее Фредди? Когда он снова выйдет на связь? Через день, через десять дней, через месяц?

Она плакала так долго, что заболела голова. Леа, живая, на ногах и так прямо держится. Шесть месяцев заточения, страданий… Она представила свою дочь на месте Артура: вот она лежит на острове, падает в воду всякий раз, когда засыпает, и, просыпаясь, видит перед собой лисью морду. Леа, одна-одинешенька в холоде и темноте… Абигэль тысячу раз вспоминала каждую секунду, когда она могла видеть лицо дочери на нескольких сантиметрах экрана. Она цеплялась за эти образы, хотела верить в них: она ВИДЕЛА Леа!

Но ведь она была в зале вскрытий и опознала ее, она видела, как ее гроб уехал в недра крематория. А эта татуировка на лодыжке трупа? А ключ от чемодана в ее кармане?

Ей хотелось выложить свои открытия жандармам, позвонить Лемуану и все ему рассказать. Нет, невозможно. Ее ищут, никто не станет ее слушать, да и история слишком невероятная. Мертвые не воскресают.