Сновидения и рассуждения об истинах, обличающих злоупотребления, пороки и обманы во всех профессиях и состояниях нашего века

Хорошо еще, что не утратил я дара речи после того, как узрел вашу милость, и думаю, лишь потому вы оставили мне этот дар, что на сей раз я воспользуюсь им, дабы повести речь о смерти. Речь эту я посвящаю вам, но не с тем, чтобы вы поддержали ее своим покровительством; я подношу ее вам из побуждений самых бескорыстных, дабы тем возместить небрежности слога либо неудачи воображения. Не осмелюсь превозносить свою выдумку, дабы не прослыть выдумщиком. Я пытался вылощить слог и взбодрить перо любознательностью и, платя дань смеху, не забывал о поучительности. О том, пошло ли мне на пользу учение и прилежание, льщусь надеждой узнать из суждений вашей милости, если творение мое удостоится вашего внимания; и тогда я смогу сказать, что счастье мне дано в сновидениях. Храни господь вашу милость, и да услышит он эту мою мольбу.

Писано в тюрьме и в Ла-Торре, 6 апреля 1622 гола.

Всякому, кто прочтет

Я хотел, чтобы речи мои кончились смертью, как кончается ею все сущее; пошли мне боже удачу. Сие сочинение есть пятое по счету после «Сна о Страшном суде», «Бесноватого альгуасила», «Сна о преисподней» и «Мира изнутри». Мне одно только и осталось, что сновидения; и если после того, как навестит меня во сне смерть, я не проснусь, ждать меня незачем. Если покажется тебе, что сновидений многовато, пусть будет мне оправданием донимающая меня сонливость; а если нет, то оберегай мой сон, ибо быть мне сонливцем из сонливцев во всех четырех исходах, кои суть: смерть, Страшный суд, ад и блаженство райское. Vale.[13]

Мрачные мысли, малодушное отчаяние и уныние всегда приходят исподтишка и с оглядкою, в надежде застать несчастную жертву в одиночестве, дабы явить ей свою доблесть. Присущая трусам черта, свидетельствующая и о хитрости, и о низости сразу. Хоть и наблюдал я это на чужих примерах, то же самое приключилось в тюрьме со мною самим. Читал я исполненные пыла стихи Лукреция — то ли услаждая свои чувства, то ли в угоду своей меланхолии, — и столь сильна была боль разочарования, которая сообщилась мне во время чтения, что я поддался действию воображения и рухнул под тяжестью столь весомых слов и доводов; и сам не ведаю, что было причиною моего обморока — то, что узнал я, или ужас, что я испытал. Дабы могло проститься мне признание в сей слабости, передам письменно, на манер введения к моей речи, глас божественного поэта, суровый и столь гармонически угрожающий; и вот как он звучит:

Denique si vocem rarum natura repente
Mittat et hoc alicui nostrum sic increpet ipsa:
Quid tibi tantopere est, mortalis, quod nimis aegris
Luctibus indulges? Quid mortem congemis ac fles?
Nam si grata fuittibi vita anteacta, priorque,
Et non omnia pertusum congesta quasi in vas
Commoda perfluxere atque ingrata interiere:
Cur non, ut plenus vitae, conviva, recedis?
Aequo animoque capis securam, stulte, quietem?[14]

Тут сразу вспомнился мне Иов, как стенал он и говорил: «Homo natus de muliere»[15] (Иов, XIV):

Ведь человек, рожденный
Для краткой жизни слабою женою.
На горе и печали обреченный,
Не ведает ни блага, ни покою.
Когда же срок настанет,
Как тень, исчезнет, как цветок, увянет.

Вслед за этими словами, истинность коих изведал я на себе, вспомнились мне слова о сроке, определенном на земле человеку, в том месте, где говорится: «Militia est vita hominis super terram»[16] и так далее (глава VII):

Война — вот жизнь человека
На сей земле искони,
И то же, что дни наемника,
Его недолгие дни.

Слова сии внушали мне великое почтение, я был повержен наземь разочарованиями, обессилен, исполнен горестных чувств, а рвение мое было раззадорено; и вот заимствовал я у Иова те слова, кои излились из уст его, когда начал он оглашать свое отчаяние: «Pereat dies in qua natus sum»[17] и так далее (глава III).