Сновидица и лис

Хотелось есть и пить. Не говоря уже о других природных нуждах. Руки онемели. Темнота давила на психику, с каждой минутой делала обуявший его страх все реальнее. Вскоре он уже не мог противиться давившей на грудь безысходности. Сознание начало уплывать куда-то во тьму. Сначала перед глазами проплывали разрушенные, сожженные дотла города. Упавшие с небес летучие храмы, наполовину ушли под землю. Затем, вереницей потянулись лица погибших друзей. Последними мелькнули печальные глаза матери и гордо расправленные отцовские плечи, исчезнувшие в пламени, пожиравшем его дом. Он предпринял было последнюю попытку ухватиться за реальность, но на этот раз тьма оказалась сильнее. Измученное сознание отключилось, давая телу необходимый отдых.

Очнулся он все в той же темноте. Сколько прошло времени? Вернется ли еще бородач? Быть может, его оставили здесь умирать голодной смертью? Целый рой мыслей острыми жалами вцепился в и без того гудящую голову. Глубоко вздохнув, он постарался успокоиться. Но дыхательные упражнения навряд ли могли помочь в его положении. Все тело болело, руки онемели настолько, что не удавалось даже пошевелить пальцами. В отчаянии он начал яростно дергать цепь, силясь оторвать от потолка толстый крюк. Но тщетно. Металл лишь оглушительно гремел, но никак не поддавался.

Фирлас яростно выругался и вдруг почувствовал, как страх отступает. Ему вспомнилась Йена, и ее странная привычка злиться, когда страшно. Теперь, неожиданно для себя, он открыл всю гениальность этого способа. Ярость блокирует страх, позволяет сосредоточиться на выживании.

Погрузившись в воспоминания о девушке, он не сразу услышал приближающиеся шаги и заметил бородача, лишь когда в подземелье посветлело. Глаза, привыкшие к темноте, сразу же заслезились.

— Ну что, лис, хорошо выспался? — кровожадно усмехнулся человек.

— Полагаю, что лучше тебя, k’sheven. — парировал эльф. — У меня с совестью все в порядке.

— В порядке?!

Мощный удар под дых оказался полнейшей неожиданностью.

— Вспомни сожженных заживо женщин и детей! Вспомни реки из крови, пролитые тобой! Вспомни юных девочек, изнасилованных твоими выродками! — Каждая фраза сопровождалась увесистым ударом и отвратительной бранью.

Фирлас судорожно хватал ртом воздух, скрючившись от боли, когда человек вдруг остановился.

— Моя жена… Я нашел ее распятой на столе, со вспоротым животом. — вдруг всхлипнул стражник.

Фирлас осторожно приоткрыл глаза. Человек стоял, уткнувшись головой в каменную колону. Плечи его тряслись от бесшумных рыданий. Наконец, он распрямился, чтобы взглянуть на своего пленника. Из безумных, широко распахнутых глаз, струились слезы.

— Мои дети! Мои маленькие мотыльки… Лежали там же, рядом с ней! И эта мерзкая тварь, — скривившись от отвращения, он вынул из кармана небольшого деревянного идола, изображавшего Феора, бога-лиса.

Фирлас усмехнулся распухшими от побоев губами. Весьма иронично, что семью этого человека вырезали не его лисы, а дикари. Fierre давно не поклонялись богам. Потому что помнили, что никаких богов больше нет! Но куда уж этой макаке разобраться, кому мстить. Любой остроухий сойдет. Ну а предводитель лис так уж наверняка. Но объяснять что-либо невменяемому мужику было ниже его достоинства, так что эльф просто гордо поднял голову и злобно уставился на своего мучителя.

Тем временем человек неотрывно наблюдал за своим пленником. Заметив на лице эльфа усмешку, он яростно бросил деревянную фигурку на пол. Тяжелый сапог с металлическими наклепками с хрустом опустился на вещицу. Мужчина вытащил из-за пояса тонкий стилет и, злобно осклабившись, направился к своей жертве.

Тюремщик стал колоть его тонким, похожим на жало лезвием. Сначала руки и плечи, затем ноги. С каждым ударом острие входило все глубже, порой утыкаясь в кость.

Боль была невыносима. Тонкое острие раз за разом входило в плоть, оставляя узкие, глубокие раны. Он чувствовал, как жизнь уходит из него вместе с кровью. С каждой новой раной, сердце билось все медленнее. А мучитель все не останавливался. Бородатое лицо светилось какой-то сумасшедшей, жестокой радостью садиста. Лишь когда эльф настолько ослаб, что перестал кричать, k’sheven остановился.

Мощные лапищи тюремщика сняли его с крюка и бросили на соломенный тюфяк. Бородач, как мог, обработал и перевязал раны. Рядом с тюфяком на полу он поставил чашу с мутной зеленоватой водой и миску чем-то, напоминавшем заплесневелую кашу.

— Не расслабляйся, остроухий! Как только дыры в твоей шкуре немного затянутся, мы продолжим. Есть у меня еще парочка острых друзей для тебя. — прошипел ему на ухо человек и скрылся в темном проходе.

Какое-то время Фирлас лежал неподвижно. Боль немного отступила, дыхание выровнялось. Вскоре, он с отвращением давился пропавшей кашей, запивая ее пахнущей болотом жижей. На вкус еда была отвратительна, но ему нужны были силы. Он должен был продержаться. Где-то там была женщина, прекрасная, словно горный ветер. И если он должен был пройти через преисподнюю, чтобы быть с ней, что ж, он так тому и быть!