СНТ

Я осмотрелся. Вроде ничего необычного не было вокруг, но когда я поднял глаза кверху, то обнаружил, что на крыше дома сидит огромная синяя птица.

Это была даже не птица, а целый птеродактиль.

Такая клюнет – костей не соберёшь.

В этот момент кто-то действительно меня клюнул, причём очень больно.

У моих ног стояла какая-то курица. Впрочем, нет – это был настоящий петух, только очень странный. Присмотревшись, я понял, что петух этот был ощипан, будто уже приготовлен к супу.

При этом определённо он был жив, о чём и сообщил, ещё раз пребольно клюнув меня в ногу.

За домом пробежал кто-то, пока невидимый.

Что-то ухнуло и упало в дальнем углу. Так падает только живое существо, потому что упавшее принялось ворочаться и отряхиваться.

В этот момент я чуть не умер от ужаса, потому что меня взяли в захват со спины и, придушив, потащили куда-то.

Опомнился я только за калиткой. Рядом стоял Евсюков.

– Я тебе что говорил, дубина? А?

Я молчал, отдуваясь.

– Я тебе говорил: не ходи сюда, когда у него запой. И вообще не ходи. Даром, что ли, он никого в дом не пускает. Меня просили тебя предупредить, а я, старый дурак, решил, что ты с первого раза поймёшь. И баба твоя наверняка советовала.

Мы пошли ко мне. Всю дорогу я молчал, будто примериваясь, можно ли мне что-то спрашивать.

Наконец мы сели за стол, и Евсюков полез в хозяйский холодильник. Откуда-то он знал, что где лежит. Как-то неприлично подробно он был осведомлён о жизни чужого холодильника. Евсюков выудил оттуда несколько бутылок, посмотрел на них, будто контролёр на зайцев, выбрал водку и налил себе и мне по половине стакана.

Я выпил водку, как воду, и стал ждать объяснений.

– Объяснений тебе? Не будет тебе объяснений. Сам должен понимать, не маленький. Дачная земля – место святое. Дачный покой неприкосновенен. А ты полез в чужой мир, к тому же нечеловеческий.

– Животный?

– Нечеловеческий, дубина. Хорошо я тебя оттуда вытащил. Ты заметил, как он храпит?

Я покивал головой, как тут не заметить.

– Будить его нельзя. Лучше Герцена будить. Впрочем, и Герцена не стоит – вона что из этого вышло. Ты понял, что всё необычное случается в тот момент, когда он храпит?

И точно, так всё и было – всё это зверьё появлялось одновременно с этим ужасным звуком.

Тут до меня начало доходить, что и зайцы-попрыгайцы, и лиса-патрикевна, и псеглавцы-молодцы, все они появлялись, когда сосед спал.

Сон разума рождал чудовищ, и они толклись, как в зоопарке, за соседским забором, встречаясь, братаясь и милуясь. У них был замкнутый мир в пределах шестнадцати соток старой академической дачи.

Евсюков внимательно смотрел мне в глаза.

– Дошло, кажется. Вижу, понял.

Понял, да. Не всё, конечно. Я спросил про китовраса.

– Нет, это не китоврас, а катоблепас. Несколько букв, а сколько разницы. Катоблепас значит «смотрящий вниз». Он жил в Африке и был очень опасен – но не рогами и копытами, только взглядом. Ты Плиния читал, учёный человек?

В этот момент Евсюков стал похож на персонажа моего сна. И точно так же, как и во сне, продолжил:

– Так вот у Плиния в «Естественной истории» есть предупреждение о том, что нельзя смотреть ему в глаза, иначе помрёшь. Чем-то он этим похож на василиска. Одни говорили, что он плюётся огнём. Другие – что его дыхание отравлено. Так или иначе, экспериментировать тебе не стоило. Именно поэтому я тебя оттуда утащил.

Про катоблепаса теперь я тоже понял. Петух этот ещё… И тут я вспомнил, откуда я помню этого петуха. Это его философ выдавал за человека. Но человек в этом странном мире был один.

Я так и сказал Евсюкову, но он только покачал головой.

– Нет на том участке никакого человека. Там вообще ничего человеческого нет, кроме таблички с номером, да и то я не уверен.

– А кто ж этот химик, чей сон всё это порождает?

Евсюков многозначительно посмотрел на меня и сделал движение открытой ладонью, будто говоря: «Ну, ну же, понял ведь, только сам себе признаться не можешь».

(€0,99)

Случайно на ноже карманном…

Александр Блок

С Зоном нас познакомил Раевский – мы заезжали тогда в их далёкий город, и Раевский определил нас на постой к Зону.

Потом они расстались-разъехались, тогда Зон поехал в деревню по скорбному унылому делу – хоронить бабку Раевского. Старуха жила в деревне, где доживали ещё три такие же старухи, и хоронить её было некому. Раевский позвал Зона, потому что Зон сидел с ним за соседним столом в одной конторе. Контора была такой странной, что никто из сотрудников не помнил, как она называется, – скука съела её имя и смысл.

Дорога сразу не заладилась – поезд был тёмен и дышал чужим потом, пах так, как пахнут все медленные поезда на Руси. Они выпили пива и к ночи пошли в тамбур, чтобы открыть дверь в чёрное лязгающее пространство между вагонами. Это место в русском поезде издавна служит запасным туалетом. Однако дверь между вагонами оказалась наглухо запертой.

– В прежние времена я без треугольного ключа не ездил. Даже в электричках, – сказал расстроенно Раевский.