СНТ

Парадокс бутылочной почты в том, что иногда она доходит, – дело ещё и в том, что путешественники из Европы, отправившиеся в Америку и двигающиеся обратно, находились в неравном положении: бутылки не плывут против Гольфстрима. Американские индейцы, увы, не строили кораблей, чтобы достичь Старого Света.

Бутылочная почта имеет тот же смысл, что и литература, – в Новое время позвать на помощь, заявить об открытии, протоколировать бедствие, то есть что-то прагматическое. А сейчас – развлечение, необязательный интернет наудачу, бутылочный туризм «здесь-был-вася».

Ах да, кстати, Робинзон Крузо не отправлял письма в бутылках. А отправлял бы, исправно швырял в океан бутылки вместо ведения дневника, надеясь на избавление, – книга Дефо была бы совершенно другая. Без протестантской угрюмой этики, без надежды на самого себя, своего попугая и своего Бога. Бутылки не были средством спасения, это морские похоронки.

Бутылочная почта плывёт в одну сторону – от несчастного к счастливому, мало кому придёт в голову запечатать в бутылку спички, табак и пропихнуть через горлышко кубик пеммикана.

Когда мы с тобой пошли в школу, между звёзд поплыла космическая бутылка – зонд «Пионер-10». Когда я получил аттестат, эта штуковина, похожая на сковородку с двумя ручками (одна подлиннее, другая покороче), миновала Плутон. Когда сыну моему исполнился год, зонд этот пискнул в последний раз и взял курс на Альдебаран, которого достигнет через два миллиона лет.

Вторая такая же бутылка летит сейчас к созвездию Щит. Её зашвырнули в космос через год после первой – и на ней такая же алюминиевая, покрытая золотом пластинка, где топчутся голые мужчина и женщина и он машет рукой.

Мужчина и женщина стоят поодаль – как метафора разлуки. Будто двое землян разъединены на миллионы лет и не могут обняться.

И, писал поэт, в этой бутылке у ваших стоп, свидетельстве скромном, что я утоп, как астронавт посреди планет, вы сыщете то, чего больше нет (размыто), – вот что должно быть здесь. Море говорит лишь прибоем – зато мерно и вечно, повинуясь ветрам. Поэт говорит: «Вспоминайте ж меня, мадам, при виде волн, стремящихся к Вам». Здесь рифмы нет, ведь я не поэт.

Смерть проста и легка, как глоток солёной воды, без которой, как говорил один водовоз, ни туды и ни сюды. Удивительный с ним был вопрос – отчего он стал водовоз? Весна идёт, и тает снег, вёсла ломают льды, и бутылки, вмёрзшие в белое, несёт туды. А может быть – сюды. Но за весной придёт жара, и бутылки будут крутить шторма. А потом течения их вдаль унесут и искать их – напрасный труд. Прощаясь, я не прощаюсь никогда – такая со Стрельцами всегда беда.

* * *

Тут до меня стало доходить, что это всё какая-то нелепица, Синдерюшкин не мог, поссорившись, успеть написать все эти письма за один день.

– Постой. А сколько ты её не видел?

– Вчера – три года. Ты знаешь, тогда была очень странная погода, как сейчас. Она тогда тоже это отметила, говорит: «Хорошо, что я запомню это место именно таким». Так она сказала, будто проговорившись, и внутри меня натянулась какая-то нитка. Сегодня я так и написал – здравствуй, именно тогда я и понял, что натянулась какая-то нить. И она приехала со мной прощаться, а ты, Вова, наливай, наливай. Что попусту сидеть, заодно и бутылку освободишь.

(бестиарий)

Не занимаясь самостоятельными исследованиями, авторы бестиарий простодушно пересказывали небылицы античных авторов, порой не лишённые мрачного остроумия.

Георгий Келин. У истоков зоологии

Я сидел на дачном балконе и дивился тому, как странно устроена жизнь нашего посёлка.

Чем-то он был похож на саму столицу: вот стоит прекрасный старинный дом с барочными завитками, а рядом с ним панельная девятиэтажка, поставленная в шестидесятые годы прошлого века. Негде было людям жить, вот и выстроил райком или райсовет, не знаю, кто у них там этим занимался, дом в центре. Сразу за унылой панелью стоит пафосное здание, которое должно называться Кембридж или Оксфорд. Они всегда так называются, если им не присвоят имя какой-то отечественной знаменитости. И никакой застройщик не сковырнёт советскую панель, уж больно дорого это выйдет, как бы ни была привлекательна земля в центре. Вот до пятиэтажек добрались, да и то с нечеловеческими усилиями, на самом высоком государственном уровне, где, поди, и весь уклад нечеловеческий.

Так и в дачном мире – с одной стороны от меня был изящный дорогой дом, в котором вечером, даже когда хозяев не было, включалась мягкая подсветка и разве что не играла тихая музыка.

А с другой стороны от дома, где я сидел, стояла развалюха, каких не сыскать и в брошенных деревнях.

Меж тем жил там очень симпатичный человек, настоящий старожил.