Снукер

Джефри. – Как джинсы «Леви Страус». Пожалуй, я не взялся бы утверждать, что у этого молодого человека традиционные пристрастия.

Дороти. – Не такой уж он молодой.

Джефри. – Да? И сколько же раз наша планета успела крутануться вокруг солнца, пока он создавал свой Голубой мир, в котором никто ничего понять не может?

Дороти. – Ему двадцать четыре, но выглядит гораздо старше.

Джефри. – Живопись – изнурительное занятие, Долл.

Дороти. – Знаешь, Клайд попросил меня позировать ему.

Джефри. – Клайд? Его зовут Клайд? Лучше бы он попросил тебя ассистировать ему в налете на какой-нибудь банк, Бонни! Тогда, может быть, дело и ограничилось бы десятком лет тюрьмы, а не смертельным приговором. Итак, этот безумец задумал создать галерею долгожителей.

Дороти. – В кого ты такой язвительный, паренек? Твой отец был настоящим джентльменом, добрым и сдержанным.

Джефри. – Как жаль, что я не знал своего отца.

Дороти. – Но он у тебя был! Два-три джентльмена прекрасно подошли бы на эту роль. Ну, вот хотя бы… Нет, тот был не джентльмен! Полагаешь, я не смогу послужить моделью для создания шедевра?

Джефри. – Послужить ты, конечно, можешь, только вряд ли из этого получится шедевр. Разумеется, я имею в виду не пригодность модели, а талант живописца… как его там?..

Дороти. – Покойная королева-мать до ста лет посещала скачки и азартно играла. У меня с ней так много общего!

Джефри. – Полагаю, не возраст?

Дороти. – А различие лишь одно.

Джефри. – Я теряюсь в догадках!

Дороти. – Я не играю на скачках.

Джефри. – И слава Богу! Иначе я бы разорился. Передай своему художнику… Как, говоришь, его зовут?

Дороти. – Клайдик!

Джефри. – Передай своему Клайдику, что твоего содержания я увеличивать не стану, пусть не надеется – ты и так получаешь предостаточно. А выплата единоразовых пособий приостанавливается. Может, после этого он передумает тебя писать.

Дороти. – Посмотри на этот зад, умник! Посмотрите на эти ягодицы! Эти бедра! А эти ноги – Венера Милосская отдыхает! Та-рам-там. Та-рам-там-там-там!.. Опа!..

Двигая всеми частями тела в зажигательном ритме «ча-ча-ча», Дороти покидает бильярдную. Хлопает дверь.

Джефри. – Вот уж что у моей матушки действительно лучше, чем у Венеры Милосской, – так это руки. Грех такое говорить о собственной матери, но на месте Клайда я бы предпочел общество Венеры. Красивая, постоянная температура тела, и молчит. Всегда! Не стареет. Не носит джинсов. Не вызывает никаких иных чувств, кроме восторга. Ни на что не претендует. Ни с кем себя не сравнивает, потому что всем известно, что она лучше всех. Трудно представить, что та особа, которая послужила моделью скульптору, была вздорной, мелочной и пустой, закатывала скандалы своему мужу, обвиняя его в неверности – его, почтенного отца семейства, воина, философа и трибуна! – изменяя ему со всяким встречным, в том числе и со скульптором – человеком, несомненно, талантливым, но лишенным всяческих принципов. На склоне дней, правда, она несколько поумерила свой пыл, но к тому времени почтенный отец семейства, воин и трибун окончательно спился и в редкие минуты просветления слонялся по морском берегу, проклиная свои седины… Каждый из нас придумывает себе образ, и только потом начинаются поиски оригинала, который почти никогда ему не соответствует. У некоторых, как у вашего покорного слуги, набирается целая галерея образов, приятно разнообразящих жизнь. Матушка поощряет развитие новых форм в живописи. Бывшая супруга, не щадящая ни себя, ни других в стремлении устроиться в жизни, постоянно влезает в какие-то истории, из которых ее приходится извлекать не иначе как с помощью экскаватора. Доченька, розовое существо, в котором глаза и банты некогда занимали половину площади фотографии в полный рост, после неудачного замужества порхает с курорта на курорт, меняя любовников со скорострельностью автоматической винтовки. Какие-то горлопаны орут свои псалмы у подножия Стоунхенджа на закате в июле. Дюжина отчаянных парней вознамерилась что-то покорить и усердно тренируется в барах Амстердама и Парижа. Мне еще повезло, что эта публика ищет себя в столь невинных областях человеческой деятельности. Хотя и одинаково дорогостоящих… И за все это вынужден платить я…

Появляется Лукреция Фейзероу.

Лукреция. – Такова родительская доля, сэр. Я, правда, не испытала радостей материнства, но я к ним готова и надеюсь когда-нибудь…