Сны богов и монстров

За последний час она усовершенствовала свое искусство сердитых вздохов. Небо оставалось безнадежно пустым: плохой знак. Кэроу, Акива и Вирко отправились к Иаилу уже давно, но ничего не происходило, и экран телефона оставался таким же пустым, как небо. Конечно, Зузана отправила несколько эсэмэсок с предупреждениями и даже пыталась дозвониться – все звонки попадали на автоответчик, что напоминало о кошмарных днях, когда Кэроу покинула Прагу – и Землю – и Зузана не знала, жива она вообще или нет.

– Куда мы теперь?

Они забрели в узкий переулок. Мик странно воровато оглядывался; Зузана усадила Элизу на ступеньку крыльца и прислонилась рядом. Они находились в одном из совершенно итальянских закоулков – крошечных, словно все местные жители были таких же кукольных габаритов, как Зузана, – где Средневековье соперничало с эпохой Возрождения на костях Античности. И поверх всего этого – вклад двадцать первого века: замызганный призыв, предписывающий им: “Apri gli occhi! Ribellati!”

«Разуйте глаза! Мятеж!»

Почему, интересно, у анархистов всегда такой кошмарный почерк?

Мик присел рядом и положил футляр со скрипкой ей на колени. Навалилась тяжесть.

Тяжесть?

– Мик, что у тебя в футляре? Камни?

– Вот интересно, – пробормотал он вместо ответа. – В сказках есть герои, ммм… которые воры?

– Воры? – Зузана подозрительно прищурилась. – Не знаю. Робин Гуд, может?

– Это не сказка, но годится. Благородный вор.

– Еще Джек и бобовый стебель. Он обокрал великана.

– Точно. Уже не так благородно. Мне всегда было жалко великана. – Мик щелкнул замком на футляре. – Но вот об этом я не жалею. – И добавил после паузы: – Надеюсь, это зачтется как одно из моих заданий. Задним числом.

Мик поднял крышку: футляр был полон кругляшками. До края. От монеты до блюдца размером; блестящие, тусклые. Всякие. Кое-где бронза совсем позеленела. На всех было грубо отчеканено одно и то же: баранья голова с тугими спиральными рогами и мудрыми глазами с вертикальным зрачком.

Бримстоун.

– Вот, – медленно протянул Мик. – Когда наша «бабушка» заявила, что у нее больше не осталось желаний, она врала. И накаркала. Теперь и правда не осталось.

60 Сегодня никто не умрет

Двери распахнулись. В комнату потоком хлынули солдаты Доминиона.

Первым побуждением Кэроу было заплатить дань болью и прикрыть себя невидимостью. С болью было все в порядке: Разгут вцепился в ее запястье мертвой хваткой. Но толку в невидимости не было.

Видимую или нет, ее держали.

Она вырывалась и боролась с Падшим. Он хихикал и не отпускал. В спинных ножнах у Кэроу висели клинки-полумесяцы, однако достать их значило пролить кровь – последнее средство. Поэтому, когда множество солдат с неумолимыми пустыми лицами заполнили зал, ее рука помедлила на эфесе. Снова, как уже случалось за последние дни, время стало плотным и густым, как смола. Вязким. Тягучим. Сколько событий вмещает секунда? А три? А десять?

Сколько секунд требуется, чтобы потерять все, что любишь?

Это Эстер, подумала она. И в дикой неистовой потасовке не испытала удивления, только горечь. Их здесь ждали. Обычно в покоях Иаила стояла охрана из шестерых солдат. Сейчас здесь было самое меньшее тридцать ангелов. Или сорок?

И снаружи. Сквозь распахнутые двери было видно, что там их тоже полно. И Иаил.

Император смотрел прямо перед собой. Его уродство было в точности таким, как описывалось в рассказах: узловатый рубец, вывернутые гноящиеся ноздри. Изувеченный рот, рваные губы над осколками зубов, сиплое дыхание – будто пузыри лопаются в грязи. Но самым мерзким в императоре серафимов было не это, а выражение лица. Лицо искажала ненависть. Она сквозила даже в улыбке: ненависть и злобное торжество.

– Племянничек, – произнес он.

Всего одно слово. Но как много оно демонстрировало.

Из-за плеч солдат император разглядывал Акиву. Так называемый Истребитель Тварей, на чьей смерти он настаивал, когда этот огненноглазый ублюдок был еще вопящим сопляком, в слезах засыпающим в учебном лагере. «Убей его», – советовал он тогда Иораму. Он и сейчас помнил вкус этих слов во рту – горячих, страстных; он произнес их едва ли не сразу, как с лица сняли бинты. Первые слова, которые он пытался тогда произнести, ибо говорить было мучительно больно, и рот казался мокрой красной трещиной, и отвращение, которое он видел в глазах брата и всех остальных, будило в нем жгучий стыд. Он позволил женщине ранить его. Неважно, что он выжил, а она нет. Ему предстоит носить ее метку всегда.

– Если у тебя есть мозги, ты убьешь его прямо сейчас, – сказал он тогда брату.

Сейчас он понимал, что тогда неверно выбрал тактику. Императору нельзя приказывать, сделаешь только хуже.

– Что, все еще пытаешься ей отомстить?

Иорам усмехался, и между ними витал призрак Фестиваль. Оба они пробовали усмирить непокорную стелианку-наложницу. И оба не преуспели. Она так и умерла несломленной.

– Тебе мало ее смерти? Злоба покоя не дает, хочешь и мальчишку угробить? Надеешься достать ее хотя бы после смерти?

Иаил настаивал: