Сны Черного Короля

Потом я услышал шаги. Кто-то как будто настигал меня: учащенно дыша, но никак не решаясь подойти вплотную. Изображая, что поправляю развязавшийся шнурок, присел на колено. Шаги стихли. Но их обладатель продолжал стоять за спиной.

Периферическим зрением увидел: Гардинная Девочка.

Сейчас, правда, она олицетворяла собой светлый образ «Гуляющей Девушки Шестидесятых». Ее прямые руки были опущены вниз, держали перед собой маленькую трапециевидную сумочку; плечи немного приподняты, а сама она, чуть раскачиваясь, смотрела по сторонам.

Затем наши взгляды встретились.

Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…

Полупропела-полусказала в такт своих раскачиваний она и улыбнулась:

– Скажите, вы любите осень?

Я промолчал.

– А я люблю! Люблю за ее грусть! За ее унылость! Мне нравится, безумно нравится смотреть на ее красоту! На ее одежды, когда все вокруг становится желтым и красным. Это… это прекрасно, ведь правда?

Мне трудно было понять, какие причины могли побудить взрослого, и вроде непьяного человека дополнительно передать в прозе то, о чем секундой ранее ярко и лаконично сообщили стихи (тем более что автором последних являлся сам Пушкин), и я опять уклончиво промолчал. Хотя и предпринял попытку, чтобы раздражение, какое фигурировало сейчас во взгляде, обозначилось там наиболее цельно.

– Что такое осень? – продолжила она.

– Это небо, – хотел подсказать я, вспомнив песню группы «ДДТ», но она вновь заговорила.

– Серое и неподвижное солнце, которое изредка смотрит на нас из-за раскиданных по небу туч. Вон оно! Почерневшие стволы оголенных деревьев. Смотрите! Мертвые жухлые листья под ногами, косые дожди. И во всем этом… неизбежное приближение смерти. Вы только прислушайтесь! Слышите… ну?! Слышите, как после стольких месяцев яркой, действенной жизни ее глубокое дыхание вдруг становится поверхностным и легким? Слышите, как оно обрывается? Настает промежуток полной, вневременной тишины. Никаких усилий, никакой борьбы, никаких преодолений. Потом глубокий-глубокий, протяжный, последний вздох… Вы, наверное, считаете меня сумасшедшей? Думаете, я люблю смерть?

Я не думал, что она любит смерть.

Вдобавок что-то подсказывало – процесс аргументирования далеко не закончен.

– Смерть в нас! – пропищала она. – Она не является чем-то чужим и навязанным нам извне. Ее нельзя любить или ненавидеть. С ней нужно смириться! Привыкнуть к ней так, как привыкаешь к своим каждодневным делам, и жить, жить, жить, не обращая внимания ни на что… Я так, по крайней мере, думаю.

– Зачем вы следили за мной? – спросил, немного насупившись, я.

– За вами?

– За мной.

– Вы, верно, ошиблись… Я гуляла по парку и наслаждалась прелестью осени.

– Но вы смотрели на меня в зале.

– Вы это заметили?

– Сложно не заметить, когда в тебе собираются прожечь дыру.

Неожиданно Гардинная Девочка вся как-то вздыбилась, а лицо ее запылало жгучим румянцем.

– А вам не приходило в голову, несносный вы грубиян, что если женщина смотрит на кого-нибудь в зале, то у нее могут быть на это причины? Или чувство такта вам в принципе незнакомо?

– Но вы шли за мной, – уперто пробубнил я.

– Ах… если бы я шла за вами!

И она вдруг принялась исполнять всем телом какие-то странно-обрядовые движения, обозначающие, по всей видимости, приготовление к высказыванию чего-то очень важного вслух, потом выпалила: «Ну хорошо, хорошо, я скажу…», и сделала такое лицо, какое сделал бы, наверное, Мальчиш-Кибальчиш, решись он открыть наконец буржуинам свою Великую Тайну:

– Там, в зале, я почувствовала себя нехорошо. Знаете, какое-то темное чувство. Как будто земля подо мной разверзается и я лечу в ад. Мне стало страшно. Федосей все говорил, говорил, но в глазах его все явственней проступало: пропасть твоя – от скорби сознания. От того, что ты, девочка, пока еще не готова! Вы понимаете? Есть вещи, проникнуть в сущностную основу которых нам не дано, если только заранее не подготовить для этого разум. Я думала, я чувствовала, что готова! Когда Антон погиб, это был шок! Но, слышите, даже тогда я ни на секунду не сомневалась, что справлюсь. Пускай его нету здесь, но там-то он есть! Там-то его не может не быть. Раз смерть условна, значит жизнь относительна. Если она относительна, то бесконечна. Следовательно, ВЕЧНОГО ОДИНОЧЕСТВА НЕТ?

«Здрасте, приехали!», мысленно произнес я, но нарушать течения монолога все же не стал.