Сны Диониса!

Вместе жить, и вместе помирать.

Мы довольно пожили с тобою.

Значит, нам судьба такая, мать?»

«Ты пойди, сходи, его проведай.

 Я пока на печь поставлю чай».

Жалко ей себя. И жалко деда.

Только сил нет даже на печаль.

Скрипнув дверью тихо, виновато,

В сени еле слышно вышел дед.

И почти тотчас вернулся в хату.

«Марьюшка, Махно у будки нет»

«Ох», – сорвался с губ кусочек боли.

Выронив из слабых рук рушник,

На кровать присела, обезволив.

Дед же головой к окну приник,

И, как будто сам с собой, вполслуха,

Начал медленно ронять слова.

И со страхом слушала старуха,

Так, что холодела голова:

«Помнишь, как Мохнатого мамаша,

Что была, как будто дочка наша,

Ветка, когда пробил ее час,

Точно так же пожалела нас?

Как совсем уж не носили ноги,

В ночь ушла в лощину, за погост.

Что бы нам не доставлять тревоги

Думаю, ушел туда же пёс.

Там овраг большой, а в нем пещера.

 Люди туда носа не суют.

Видно, там собачьих жизней мера.

Там последний их земной приют.

Это Знак. А как нам быть, – не знаю»,

 Обернулся, на жену взглянул.

 Все он знал. Не знал, как помирают.

Вот теперь узнает. Дед вздохнул.

«Главное, быть в чистое одетым.

Надо баньку протопить сейчас.

Кто б здесь позаботился о нас.

На селе услуг мертвецких нету.

На деревне пять домов осталось,

Как и мы, – полуживое старичьё.

Стол собрать, капуста есть и сало.

Банка самогона на питьё

Гробовых немного накопила:

Надо бы Романа подрядить;

Он моложе всех. Найдутся силы,

Всех собрать, чтоб нас похоронить

Ты, Иван, сейчас, сходи к Роману.

Всё по-человечьи объясни.

Я пока всё с погреба достану»

И, без слёз заплакав: «Извини»

«Ладно, Маша, что тут извиняться.

На растопку, – старый табурет.

До Романа бы еще добраться.

Вдруг его и дома вовсе нет?»

«Карандаш возьми. Пиши записку.

Дома нет,  на дверь ему приткни.

По пути к Смирновым загляни,

Покалякай с ними. К ним то близко.

Пусть соседям весть передадут.

Что бы были люди наготове.

Соберутся; все, небось, придут.

Хоронить для наших ведь не внове.

Ну, иди уже. Пока дойдешь!

Кабы без тебя не кувыркнулась»

Дед ушел, в ногах не слыша дрожь.

Бабка в спину грустно улыбнулась

Вот дают порою старики!

Глупость понадумают, – и что же?

Дальше жить как будто не с руки.

Помирать до времени  не гоже!

А подумать: сколько ж можно жить?

Если нету цели и желанья?

По теченью жизни молча плыть,

Вроде жизнь. А вроде помиранье.

Трудно было хоронить детей.

Так случилось: на войне убили.

Не было войны той для людей,

Мирно жил Союз, и дети жили,

По повестке взял военкомат:

«Служба делает мужчиной сразу!»

А потом убили двух солдат.

Где-то там, в чужих горах Кавказа

Будто кто-то вынул позвонок.

Мать с отцом та весть перекосила.

«Где ж ты, сволочь, где ты сука, Бог?»

Да подохнуть силы не хватило.

Друг за друга, намертво вцепив,

Пережили страшную утрату.

Хоронить детей… С ума сойти

Вечно перед Богом виноваты.

Две угробленных судьбой души

Завели щенка. Чужого сына.

А сегодня Бог и этого лишил.

В чем же страшно так они повинны?

Этих мыслей снежный белый ком

Холодил затылок, разрывая.

Жизни нет старухе с стариком.

Дальше жить зачем, – они не знают.

 ********************************

До опушки леса пёс добрёл,

Еле-еле ноги волоча.

Нюх пока работал, верно вёл,

Шел, тихонько про себя ворча.

Где-то там, он помнил, он хранил

Этот запах, места не забыть.

Сколько в детстве возле мамки выл.

(Кто о нем сегодня станет выть?)

Запах смерти в месте том живет:

Раньше так отталкивал, пугал

А теперь так манит, так зовет,

И таким желанным вдруг он стал!

Пёс остановился у сосны.

На ноги усталость навалилась.

Лег. Уснул. И тут ему приснилось

(Он давно цветные видел сны),

Как щенком грызет сестренке ухо.

А хозяйка строго так журит:

Никакая вовсе не старуха,

Косточкой сейчас вот угостит,

По загривку мягко так потреплет,

Укорит: «Махнушка! Не шали!»

Он, во сне поскуливая, дремлет.

Если спишь,  и сердце не болит.

Вот хозяин по грибы собрался:

«Гей! Махно! Ко мне. Пойдем гулять.

Будешь рядом, будто охранять.»

Как служил. Как верил. Как старался

Нос учуял человека запах.

Кто-то из лесу шагал тропой.

Не знакомый. Не опасный. Молодой.

Добрый. Радуется и идет без страха.

*******************************

По тропинке шел Артём. Мальчишка,

Внук Смирновых. Сослан к ним на лето.

Сбагрили родители сынишку:

Старики и рады им за это.

Некому в деревне с ним общаться.

Вот: затеял из себя первопроходца.

И пошел по лесу прогуляться,

Может, приключение найдется?

Видит: пес огромный под сосною.

Вроде добрый. Вон, хвостом виляет.

«Только, – думает, – а фигли его знает?

Если рядом я пройду с тобою?

Вроде не бездомный, – вон ошейник.

Смотрит честно, не рычит, не злится.

Старый. И слеза из глаз катится.

И прикольно, – на ухе репейник!»

«Пёс! Привет! А чо ты здесь разлегся?»

Встал Махно, вильнул хвостом и улыбнулся.

Он хотел сказать: «Да я, брат, спекся»

Только на наречиях споткнулся.

Не владеет речью человечьей

Каждая нормальная собака.

Понимает человеческие речи,

Но ответить, – не судьба, однако.

Остается лишь вильнуть хвостом:

«Свой я! Ты, пацан, меня не бойся!

Я не злой, ну да и ты при том,

Не злодеем пахнешь! Успокойся!»

«Симпатяга! Как же тебя звать? —

И рукой сторожко потянулся. —

Можно мне за ухом почесать? —

Робко так к собаке прикоснулся,

И за ухом мягко потрепал, —